Дело это рассматривалось Ростовским областным судом в 1970 году. Я участвовал в рассмотрении этого дела в качестве прокурора. Подсудимый обвинялся по п. «а» ст. 102 действовавшего тогда УК РСФСР (предусматривавшей в качестве наказания лишение свободы сроком от 8 до 15 лет либо смертную казнь). Дело слушалось на выезде в помещении Новочеркасского городского суда.
Возникло это дело, кстати, по инициативе самого Пилипенко при явном противодействии Новочеркасской милиции, сотрудники которой ничто же сумняшеся самого Пилипенко и предложили следователю как единственного подозреваемого. Ну что ж, как говорится, инициатива наказуема.
Грузчик продмага Пилипенко, своего жилья не имел и снимал угол у преклонного возраста старушки Пиголкиной, которая завещала ему свой домик на условии, как теперь говорят, пожизненного содержания. Вместе с Пилипенко у Пиголкиной снимали комнату трое студентов одного из новочеркасских техникумов. Накануне новогоднего праздника студенты уехали к родственникам в деревню, а Пилипенко ушел к своей знакомой Ларкиной. Случилось так, что Пилипенко загрипповал и пробыл у Ларкиной дня три. Придя в себя 3-го января, он забеспокоился - как там старушка, топлено ли в хате, есть ли у нее что поесть и попить. Поскольку после высокой температуры он чувствовал себя еще плохо, подруга его праздничных дней пошла вместе с ним. Придя к Пиголкиной, Пилипенко и Ларкина обнаружили ее лежащей на кровати и не откликавшейся на вопросы. Подошли ближе, потрогали, ан старушка уже и не дышит. Пошли к ближайшему телефону - в «скорую» звонить. Но там - полный афронт: «Сколько бабушке лет? Ах семьдесят восемь? Мы к таким не выезжаем». Пошли в милицию: «Бабушка, мол, - умерла». В ответ опять: «А сколько лет бабушке? Ах семьдесят восемь? Так она же небось своей смертью умерла. Милиция к таким не выезжает». Отправились обратно. Проходя по мосту через речку Тузловку, Пилипенко бросил в сердцах: «Сколько хлопот с ней. Бросить бы ее в Тузловку - и никакого беспокойства». Придя снова домой и попытавшись приподнять мертвое тело, они обнаружили на подушке под головой Пиголкиной кровь - и вновь побежали в милицию. В милиции их, как водится, и слушать не хотели. Кто знает, может и «захоронили» бы старушку в Тузловке, если бы не случился тут в дежурке горотдела судебный медик Левшин - фанатик своего дела и владелец инвалидного «Запорожца». Услышав о крови на подушке, Левшин вызвался съездить, посмотреть и о результатах сообщить дежурному. Приехав и наскоро осмотрев труп, Левшин обнаружил на голове трупа вдавленную рану, которая никак не могла быть нанесена собственной рукой. Сообщил дежурному - и дело закрутилось. А поскольку такие дела «крутятся», как правило, вокруг ближайшей и простейшей версии, первым (и единственным) подозреваемым стал Пилипенко, - как же: ранее судимый (правда, за мелкую кражу, но какое это имеет значение - судимый же!), частенько и не всегда умеренно выпивающий грузчик продмага, последний, кто видел старушку живой - кому ж еще, как не ему быть убийцей! Когда стало ясно, что доказательств вины Пилипенко фактически нет, тогда вдруг появился свидетель, находившийся в Новочеркасской тюрьме в одной камере с Пилипенко, которому он, якобы, признавался в совершенном убийстве.
Однако не стоит здесь углубляться в подробности - они достаточно ясны из текста приводимой ниже речи.
* * *
Речь прокурора
Товарищи судьи!
На скамье подсудимых - не лучший, по видимому, из жителей этого славного города. За свою жизнь успевший уже познать позор и горечь уголовного наказания, но так и не научившийся никакому ремеслу, не свивший своего гнезда. Как говорится, не построивший дом, не посадивший дерева и не воспитавший сына. Нехорошо, конечно, но все же одного этого мало, чтоб человека наказывать в уголовном порядке. Пилипенко обвиняется в совершении тягчайшего из преступлений - убийстве из корысти. По мысли следователя, Пилипенко, которому Пиголкина завещала свой домик, не смог дождаться ее смерти и, охваченный страстью к обогащению, ускорил события, нанеся Пиголкиной роковой удар молотком по голове. Ни один из допрошенных здесь его знакомых не назвал среди душевных качеств Пилипенко нежность по отношению к детям и престарелым или, допустим, доброту к животным. Скажем прямо - человек таким образом характеризующийся вполне может оказаться убийцей. Как, впрочем, может оказаться убийцей любой другой. Ведь корыстные убийцы - это совсем не обязательно судимые за мелкое хищение пьянствующие грузчики продмагов. Скорее наоборот, для пьяницы не очень характерно такое убийство - из желания ускорить получение не слишком завидного наследства, которое довольно скоро и так могло бы ему достаться.
Потому для нас не столь важно что за человек перед нами - герой труда или лентяй, романтичный однолюб или развратник, пьяница или трезвенник, праведник или грешник. Для нас важно, прежде всего, убивал ли он Пиголкину или нет. Так обратимся к доказательствам.
Доказательств вроде бы не так уж и мало:
это - протоколы осмотра места происшествия и изъятия вероятного орудия убийства - молотка;
это - заключение судебно-медицинской экспертизы трупа Пиголкиной;
это - показания племянницы убитой Рудовой и соседки убитой Кибальниковой;
это - показания квартирантов убитой - Крутина, Левченко и Гайнова;
это, наконец, показания сокамерника подсудимого - Будаева.
Рассмотрим, однако, эти доказательств попристальнее.
Протокол осмотра места происшествия зафиксировал обстановку в доме Пиголкиной на момент появления там работников милиции, местонахождение и позу трупа. Но никаких данных, изобличающих Пилипенко, протокол не содержит. Те следы Пилипенко, которые и могли бы быть обнаружены в доме, легко были бы объяснимы: Пилипенко там жил, Пилипенко вместе с Ларкиной был в доме, когда Пиголкина уже была мертва, подходил к кровати и касался трупа. Но нет - не зафиксировано в протоколе никаких следов его там пребывания. Нет в протоколе упоминаний и об обнаружении при осмотре орудия убийства - да еще и со следами рук Пилипенко.
Из другого протокола - протокола изъятия молотка из ящика рабочего стола следователя прокуратуры - известно, что предполагаемое орудие убийства - молоток - все же был из дома Пиголкиной изъят, отвезен в прокуратуру и хранился в ящике стола следователя без надлежащего оформления. Были ли на молотке следы рук и чьи - Пилипенко или кого-то другого, теперь неизвестно и уже узнать невозможно. По крайней мере никто из допрошенных по делу лиц не заявлял, что видел этот молоток в руках у Пилипенко во время убийства или непосредственно после него; следов его рук там никто не обнаружил и, следовательно, факт изъятия этого молотка из оного ящика Пилипенко ни в чем не изобличает.
Заключение судебно-медицинской экспертизы трупа Пиголкиной, объясняя как и отчего наступила смерть, не отвечает на вопрос кем она была убита. Объясняя как могла погибнуть Пиголкина, Пилипенко говорил в суде, что она не отпускала его из дому, когда он 30 декабря уходил праздновать Новогодье к Ларкиной; он вынужден был сильно оттолкнуть Пиголкину, старушка упала на кучу угля и, возможно, ударилась головой о кусок угля. Может так оно и было, но экспертиза не нашла на голове трупа следов этого сильного удара - ни гематом, ни кровоподтеков не было. Смерть же наступила от того, что кто-то нанес ей удар по голове «тупым твердым предметом с ограниченной поверхностью размером 4х4 сантиметра, возможно ударной частью представленного на исследование молотка». Это был тот самый «молоток из ящика», о котором уже мною сказано достаточно. Итак, и заключение судебно-медицинской экспертизы не изобличает Пилипенко.
Показания Рудовой и Кибальниковой не в пример красноречивее. И та и другая убеждены, что Пиголкину убил Пилипенко. Почему? - «А больше некому».
Кибальникова объясняет свою позицию просто: у Пиголкиной когда-то жило несколько котов. А потом этот зоосад исчез куда-то. Куда исчезли коты, убил ли их кто-нибудь или сами убежали от голодной жизни, Кибальникова не знает. Она не видела, чтобы Пилипенко их куда-нибудь нес, закапывал их бренные тела или, тем более убивал. Не подтвердили особой ненависти Пилипенко к животным и жившие в том же доме Крутин и компания. Правда коты, если и были, то исчезли еще до того, как Крутин, Левченко и Гайнов поселились в этом доме. Может быть Кибальникова и права. Думается, что коты эти досаждали квартирантам, но даже вывод о том, что Пилипенко расправился с котами, ни на чем, кроме соседских предположений не основан. Тем более не могут служить показания Кибальниковой доказательством того, что Пилипенко убил Пиголкину.
Столь же «доказательны» и показания Рудовой. Эта племянница Пиголкиной, судя по ее показаниям, считает себя наследницей убитой; она кровно обижена завещанием, по которому дом доставался Пилипенко. Ее вывод о виновности Пилипенко основан на личных наблюдениях: она считает, что Пилипенко держал старушку впроголодь, из чего, по ее мнению, следует, что Пилипенко с нетерпеньем ждал смерти Пиголкиной. На мой вопрос: как часто она бывала в гостях у тети? Рудова ответила честно и без затей: на праздники. Работник горисполкома вряд ли под праздниками имеет в виду праздники религиозные. И верно: Рудова уточнила, что навещала тетю на Новый Год, восьмое марта, седьмое ноября и в день рождения. Маловато, чтобы составить себе четкое представление о меню Пиголкиной. Тем более, что, зная, по ее словам, о бедственном положении своей голодающей тети, Рудова ничего не сделала, чтоб ей помочь избавиться от якобы морившего ее голодом «кормильца» или хотя бы чтоб элементарно подкормить ее, подбросить продуктов. Ее показания, на мой взгляд, не Пилипенко изобличают в убийстве, а ее самою - в остром желании добиться аннулирования завещания и завладеть домом Пиголкиной.
Ларкина подробно и довольно красочно описала нам, как Пилипенко пролежал у нее с температурой все праздники, и как потом она вместе с Пилипенко обнаружила Пиголкину мертвой, и затем как они вдвоем пытались вызвать сперва «скорую», а потом милицию. Ни слова об убийстве. Очень большой фантазией надо обладать, чтоб считать ее показания доказательством вины Пилипенко! И даже фраза Пилипенко, которую вспомнила Ларкина: «Бросить бы ее в Тузловку!» ничего не доказывает. Во-первых, вряд ли убийца станет так сам себя изобличать; во-вторых, Пилипенко не говорил Ларкиной, что в Тузловку следует бросить живую Пиголкину, чтоб ее утопить. Он говорил о трупе, а не о живом человеке и фраза эта также его не изобличает.
Ничего не добавляют к общей картине и показания Крутина, Левченко и Гайнова. Они подтвердили слова самого Пилипенко о том, что отношения его с убитой не выходили за рамки того, что принято называть «нормальными»: никаких ссор они не упомнили, жалобы старухи на питание были, но не на скудость его, а на однообразие, что, согласитесь, довольно далеко от обвинений в попытках уморить голодом. Да и каких разносолов следовало ждать от Пилипенко? Кода они уехали на праздники, Пилипенко еще оставался дома вместе с Пиголкиной. Получается, что Пилипенко - последний, кого видели рядом с живой еще Пиголкиной. Он мог убить ее. Но от «мог убить» до «убил» - дистанция огромного размера.
Остаются еще показания Будаева, с которым Пилипенко содержался в одной камере в Новочеркасской тюрьме. По словам Будаева, Пилипенко сам рассказал ему, как убил старушку утюгом, а потом уложил труп на кровать. Почему-то Будаев особенно настаивал на утюге, как орудии убийства. Это странно, так как об этом утюге умалчивают все - даже в протоколе осмотра он не упоминается, судебно-медицинская экспертиза орудием убийства назвала, как известно, другой предмет и в судебном заседании эксперт убедительно объяснил, почему он исключает возможность нанесения смертельного удара утюгом (как, впрочем, и куском угля при падении). Показания Будаева не совпадают не только с объяснениями Пилипенко, но и со всеми другими материалами дела, и потому не могут быть положены в основу обвинения. Я уже не говорю о странностях появления Будаева в числе свидетелей. Как ранее судимый и ожидавший этапа Будаев оказался в одной камере с подследственным Пилипенко? Почему еще не признанного виновным Пилипенко привезли сюда в автозаке под конвоем чуть не взвода автоматчиков, а уже осужденный за разбой и склонный к побегу Будаев привезен в зал суда одиноким лейтенантом спецчасти тюрьмы на «Волге»? Осужденный в тюрьме - с поясом, шнурками на ботинках и часами на руке - это тоже что-то новое. Согласитесь, что все это не способствует выводу о достоверности показаний Будаева.*
_______________________
* Для тех, кто заподозрит меня в раскрытии государственных тайн при анализе показаний Будаева, сообщаю, что раскрытие тайны этого узника произошло еще до судебных прений. Процесс был открытый, в зале было порядочно публики Появление Будаева в зале вызвало среди публики оживленные комментарии: адвокат спросил у него: «Который час?», - мотивировав свой вопрос тем, что у него самого часы, якобы, остановились; когда Будаев, глянув на часы на левой руке, ответил, из зала раздалась реплика: «Птичку не так подсадили». Так что государеву тайну раскрыл не я, а те следователи и оперработники, по чьей вине в обвинительном заключении появилась ссылка на его показания, а в списке свидетелей - его фамилия.
Сам Пилипенко почти признал себя виновным. Я говорю «почти» потому, что заявив о своей виновности в убийстве, он нарисовал картину, явно не совпадающую с тем, что было на самом деле. Высота падения и вес Пиголкиной были недостаточны для столь сильного удара - не ушиб с последующим кровоизлиянием (что более характерно для ударов при падении) - вдавленная рана, грубо говоря, квадратное отверстие в голове размерами и конфигурацией совпадающее с размерами и конфигурацией того самого «молотка из ящика». Смертельный удар был столь силен и целенаправлен, что не мог быть нанесен случайно либо по неосторожности. Так наверняка бьют только умышленно. Наконец, судебные медики достаточно тщательно осмотрели труп перед вскрытием и утверждают, что никаких следов угля ни в ране, ни на тканях вокруг нее не обнаружено.
Таким образом, собранные следствием в течение почти полутора лет доказательства, как каждое из них в отдельности, так и взятые в их совокупности не дают оснований для обвинения Пилипенко в убийстве Пиголкиной. Он мог ее убить, но столь же достоверно будет заявление о том, что мог ее убить и любой другой житель этого города. Чтобы осудить за убийство, мало сказать «мог убить», надо, основываясь на железной цепи улик, утверждать: «убил». Но нет у нас железной цепи улик, да и, по большому счету, улик нет вообще. Все возможности собирания новых доказательств напрочь утрачены - и безжалостное время, и неопытность следователей, хранивших орудие убийства в ящике стола, тому причина. Единственное, что я могу и обязан сделать - отказаться от обвинения. Правосудие торжествует, когда карает виновного, но еще большее торжество правосудия означает оправдание невиновного. Я прошу вас Пилипенко по предъявленному обвинению оправдать и из-под стражи его освободить из зала суда.
* * *
Дело Пилипенко для меня оказалось этапным. Во-первых, по этому делу я впервые отказался от обвинения. Во-вторых, ситуация, сложившаяся вокруг этого дела, научила меня принципиальности и независимости в отношениях с собственным начальством.
По окончании судебного следствия председательствующий объявил перерыв для подготовки к прениям. Было это в четверг, прения назначены на понедельник, а в пятницу я вернулся в Ростов. Зашел к начальнику своего отдела - посоветоваться. Он направил меня в следственный отдел со словами: «Они (т. е. следственники) направляли дело в суд, может быть у них еще что-нибудь есть за душой». Я пошел советоваться туда. Начальник следственного отдела сделал удивленное лицо и сказал, что ему некогда, а поступать в процессе гособвинитель должен по закону. Вернувшись в понедельник в Новочеркасск, я и произнес в судебных прениях публикуемую здесь речь.
По тем временам оправдательных приговоров суды почти не выносили. Тем более оправдательный приговор в областном суде, да еще по делу об убийстве, да еще по требованию прокурора! В случаях, подобных моему, дело могли направить на доследование (могли и осудить, но доследование было все же вероятнее). Председательствующий от необычности ситуации объявил перерыв и стал звонить в облсуд - заместителю председателя по уголовным делам - что, дескать, делать: «Обвинение тяжкое, а доказательств нет». Тот спросил: «А что прокурор?» - «Прокурор отказался от обвинения» - «Ну так оправдывай, они сами знают, что делают». За сим последовала защитительная речь адвоката с тем же требованием, а затем и оправдательный приговор. Вот тут-то и началось. Уже наутро во вторник моей скромной фигуре было посвящено оперативное совещание при прокуроре области. Именно так - не делу, а мне, вернее моей позиции по делу. На совещании «именинником» был не следователь, а я. Воздали мне, что называется, «по полной», тем более, что я и не думал раскаиваться. А на ближайшем партсобрании (по тем временам едва ли не самая «страшная» инстанция) начальник следственного отдела добавил: «Не было бы к Костанову претензий, если бы это была принципиальная, выношенная позиция. На самом же деле он сомневался - накануне прений приходил советоваться. Это мальчишество, несерьезный подход к своему участию в деле». С тех пор я взял за правило не ходить за советами к «старшим товарищам». Ибо понял: к начальству надо идти с уже готовым решением - готовым проектом протеста или другого документа, подписание, утверждение или согласование которого входит в компетенцию оного начальства (а если принятие решения не выходит за рамки моих собственных полномочий - и вовсе не ходить).
Для этого предлагаемое решение должно быть, разумеется, максимально обоснованным. Двоечники не украшают окружающего их мира. Нехорошо, конечно, идти неподготовленным на экзамен, но результат этого - плохая оценка - не сравним с результатом, который может последовать за неграмотным решением прокурора по делу. Здесь речь идет уже не о плохой отметке. Здесь цена ошибки - искалеченная судьба. Что касается судеб служебных, то ведь несправедливое осуждение совершенно несоизмеримо со служебными неприятностями. Со мной, в частности, после дела Пилипенко прокурор области не здоровался месяца два. И все. А Пилипенко, чья вина, как, надеюсь, убедится читатель, была совершенно не доказана, ушел из зала суда свободным.
