Об этой книге, о законности,
о речах судебных (и не только)
О чем и для чего эта книга?
По содержанию своему это, как и сказано в заглавии, сборник речей устных и письменных, судебных и не только.
Речь - это не обязательно публично произнесенный спич. Речь, как известно, бывает и устная, и письменная. Речь - это любой связный текст, произнесенный либо написанный. По крайней мере именно так понимает этот термин автор. Потому, наряду с речами*, произнесенными в судебных прениях, я счел возможным поместить в этом сборнике и образчики речей письменных - заявления и ходатайства, принесенные по разным поводам и по разным делам.
__________________
* Ей Богу, я сам не склонен был называть столь претенциозно те наборы фраз, которые произносил, но название выступлениям сторон в судебных прениях по уголовным и гражданским делам заданы законом: и в УПК (ст. 295) и в ГПК (ст. 185) говорится, что «Судебные прения состоят из речей ....»
Что означает оговорка «... не только»? Дело в том, что мне пришлось выступать не только в судебных, но и в разных других заседаниях - по вопросам, связанным с деятельностью судов. Эти речи, естественно, не могут быть названы судебными, коль не в судах были произнесены. Но вопросы, в них поднимаемые, деятельности судов касаются и очень непосредственно, что и обусловило их включение в настоящий сборник.
Но зачем автор пускается в такую авантюру - публикацию речей? Речи опубликованные как небо от земли отличаются от речей произнесенных. Произнесенные в суде речи, как правило, проигрывают при чтении. Публикатор речей знаменитого Плевако* не обошелся без купюр, обнаружив многочисленные длинноты. А ведь никто из современников не посмел отозваться о речах Плевако, как о скучных и затянутых. Написанная речь по сравнению с произнесенной всегда выглядит «прилизанной», «гладкой». Читатель не воспринимает пауз и не слышит интонаций. Те полунамеки и умолчания, которые понятны слушателю, для читателя, не бывшего в судебном заседании, - тайна за семью печатями. Речи, произнесенные в суде «на одном дыхании», прозвучавшие, как набатный призыв, при чтении могут вызвать ироническую усмешку и не более. Я не боюсь этого. Наоборот, надеюсь донести до читателя тот накал борьбы, тот дух беспощадного сражения, которыми отличаются судебные (и не только) баталии.
_____________________
* Ф. Н. Плевако, Избранные речи, Москва, «Юридическая литература». 1993.
Я никогда судебных речей не писал заранее. Готовить речь заранее по материалам предварительного следствия дело неразумное, во-первых, потому, что нельзя в судебное заседание идти с заранее сформулированными выводами - ведь отсюда и рождается обвинительный уклон, в основе которого убеждение в приоритетности материалов и выводов следствия предварительного по сравнению с судебным; ход судебного заседания все в деле может изменить: то, что на следствии казалось незыблемым и достоверным, в суде при внимательном рассмотрении может обернуться своей противоположностью. Во-вторых, даже если выводы следствия в суде подтверждаются, то непосредственность исследования доказательств в судебном заседании наполняет сухую информацию, почерпнутую из следственных протоколов, такими житейскими подробностями, без которых судебная речь неинтересна и скучна. Написанная заранее речь прокурора не может быть ни чем иным, кроме более или менее удачного пересказа обвинительного заключения. Написавший заранее речь адвокат всегда рискует не найти нужных возражений на доводы обвинения, основанные на материалах, отсутствовавших на предварительном следствии, но появившихся только в суде. Наконец, попросту очень трудно читать речь по бумажке вслух перед аудиторией. Стоит только на секунду оторвать взгляд от листа, как тут же начинаешь шарить глазами по конспекту в
поисках места, с которого надо продолжать. По всему по этому речей я не писал. Но, если так, спросит дотошный читатель, то откуда публикуемые здесь тексты? Ответ прост - по сохранившимся аудиозаписям, черновым наброскам, схемам, по памяти, наконец.* Редакторская правка была минимальной. Во всех речах изменены имена и фамилии подсудимых, потерпевших и свидетелей. Я не просил у этих людей позволения на упоминание их имен. Исключение составляют речи по делу братьев Тостопятовых и по делу Мирзаянова, т. к. оба дела получили «большую прессу»: о деле Толстопятовых в свое время писали многие московские и местные газеты («Известия», «Труд», «Советская Россия», «Литературная газета»; ростовские - «Молот», «Комсомолец» и «Вечерний Ростов»), сообщали о нем центральное и местное телевидение (всесоюзный тележурнал «Человек и закон» посвятил этому делу даже несколько передач). А что касается Мирзаянова, то его дело возникло уже в эпоху демократии и гласности. Демократическая пресса прекращение уголовного дела в отношении него подавала как свою победу. Все имена и фамилии были уже названы и не раз, а уж о самом Мирзаянове писали даже за рубежом.
____________________
* Великий Кони не писал своих речей, но публиковал их. Тексты готовил по газетным репортажам, черновым заметкам и воспоминаниям. Нам, пигмеям, учиться у гениев не грех.
Речей прокурорских здесь больше, чем адвокатских - пять. Это объясняется только тем, что прокурором я работал гораздо дольше. Все остальное относится к послепрокурорскому периоду моей жизни. Я посчитал допустимым прокурорские и адвокатские «судебные и не только» речи поместить под одной обложкой потому, что не вижу в них принципиальной разницы с точки зрения отношения к Закону - и в тех и в других случаях я отстаивал Закон.
* * *
Сегодня процессуальная культура предварительного (да и судебного) следствия упала до недопустимо низкого уровня, а презумпция невиновности, несмотря на широковещательные заявления руководителей страны о строительстве правового государства и судебной реформе, вновь становится «факультетом ненужных вещей».
И раньше было беззаконие, и теперь есть. Грустно, однако, от того, что раньше, в тоталитарные времена, руководители правоохранительных органов всех рангов и всех ведомств, ратуя за усиление борьбы с преступностью, не забывали все же о законности. Не всегда они были искренни при этом, но даже самые жесткие борцы с преступностью не забывали хотя бы говорить о том, что эта борьба должна вестись в рамках закона. Теперь - даже на парламентских слушаниях по вопросу об укреплении законности и правопорядка слова автора о законности вызвали гневные выкрики милицейских генералов из зала. Сегодня, во времена демократические, даже самые высшие иерархи тех же ведомств откровенно призывают: «Хватит бороться за права преступника, пора отстаивать права потерпевшего». На деле это означает, что ущемляются права не преступников, а обвиняемых, что далеко не одно и то же. По каждому, например, делу о серийных убийствах прежде чем разоблачат действительного преступника, привлекают к ответственности (и осуждают, и наказывают) невиновных людей, а преступники тем временем продолжают вершить свои кровавые дела. Достаточно здесь вспомнить о широко известном деле Чикатило. Напомню: за первое совершенное Чикатило убийство был привлечен к уголовной ответственности, осужден и по приговору расстрелян не совершавший этого убийства Кравченко; Чикатило же, пользуясь тем, что оперработники и следователи увлеклись «разоблачением» Кравченко, совершил еще полсотни убийств. Нужно ли приводить другие примеры?
В нормальном, цивилизованном обществе эта информация должна была бы вызвать бурю - невиновные осуждены, невиновные расстреляны! Я огласил этот нехитрый тезис на парламентских слушаниях в Совете Федерации. Увы! «парламентские слушатели» встретили мои слова полнейшим безразличием. Я, впрочем, и не ожидал от них бурной реакции, но чтобы полное безразличие чтобы вообще никакой реакции?! Мысль эта, вообще-то, впервые высказана была не мной, а, гораздо раньше меня, Ольгой Чайковской в книжке об И. М. Костоеве - старшем следователе по особо важным делам прокуратуры России (к сожалению, бывшем - сегодня он занимает более важный пост в Генеральной прокуратуре)* - и тоже никакого, по сути, резонанса.
______________________
* О. Чайковская «Необходимое послесловие» - в кн. Ричард Лурье «Охота на дьявола» перевод с английского, М., изд-во Олимп. Что касается моего сожаления, то оно относится не к продвижению Иссы Магометовича по службе, а к тому, что следователь такого уровня в кузнице у бога - изделие штучное и я не убежден, что надлежащую замену ему найти удалось до сих пор.
Нет числа нападкам на суд: дескать, отважные сотрудники УОПов, УЭПов и УГРО денно и нощно излавливают главарей преступного мира, но продажные адвокаты разваливают дела, а сердобольные (во многих публикациях намекают на то, что и подкупленные) судьи отпускают разных «авторитетов» и «воров в законе» на свободу. Будучи достаточно близко знаком с ситуацией, готов утверждать, что «разваливают» дела не адвокаты, а сами следователи - своей безграмотностью, увлечением только одной (простейшей) обвинительной версией, небрежением к процессуальным нормам. Результат процессуальной безграмотности оперработников и следователей, прокуроров и судей - осуждение невиновных и оправдание виновных. Большинство следователей, прокуроров и, как ни странно, судей настроены против суда присяжных: «Наши следователи, - мол, - не готовы к такому суду. Всех преступников присяжные будут оправдывать. Надо сперва научить следователей собирать и закреплять доказательства, а потом уже думать о присяжных». Неясно только, а необоснованно осужденные, они что? - должны в тюрьмах гнить, пока следователи научатся работать, пока они дорастут до уровня требований суда присяжных? Опять, как и в годы сталинских репрессий, интересы борьбы с преступностью поставлены выше интересов отдельного человека. Как будто борьба с преступностью выиграет от осуждения невиновных (и, естественно, от безнаказанности действительных преступников, за которых будут отбывать наказание невиновные люди)! Публикация речей судебных (и обвинительных даже в большей мере чем защитительных) призвана показать, что уголовные дела не только должны, но и могут рассматриваться так, как это предопределено законом.
И еще одно соображение в пользу публикации судебных речей. Следователь (если он, конечно, следователь, а не простой регистратор и оформитель нашептываний и рекомендаций оперработников, стремящихся любой ценой повысить пресловутый «процент раскрываемости» - главный показатель и деятельности) должен уметь видеть судебную перспективу дела, понимать, как то или иное доказательство будет выглядеть, пройдя через горнило судебного следствия. Но где те следователи, которые, я уж не говорю - посещают судебные заседания, чтоб научиться этой премудрости, - нет, где те следователи, которые хотя бы допускают, что судьбу дела решает суд, который может с ними не согласиться и будет при этом прав? Между тем, именно сегодня, именно в ситуации, характеризующейся разгулом преступности, как никогда важно, чтоб следователи в своей деятельности ориентировались на суд (в том числе и на суд присяжных, с его жесткими подходами к оценке доказательств).
Автору в бытность его прокурором часто приходилось поддерживать обвинение в суде. Большинство дел (так уж повезло) было расследовано качественно, доказательств было достаточно и они выдержали самую придирчивую проверку на судебном следствии. Были ведь и тогда весьма хитрые преступники, совершавшие не менее кровавые злодеяния, чем те, о которых сегодня чуть не ежедневно сообщает пресса. Но были и следователи, которые вместо того, чтоб жаловаться на несовершенство УК и УПК, просто работали. Результат этой работы - законный и обоснованный приговор. Автор питает скромную надежду на то, что печатаемые в настоящем сборнике обвинительные речи будут рассматриваться не как образчики его красноречия, а как примеры отличной работы следователя, снабдившего гособвинителя надежным доказательственным материалом.
Были дела и другие, к расследованию которых следователи не приложили ни ума, ни сердца. Когда долг прокурора состоял не в том, чтоб обвинить, а в том, чтоб отказаться от обвинения. Примеры такого рода также помещены в настоящем сборнике. У грамотного юриста они могут вызвать удивление - неужели такое всерьез возможно? Я и сам без смеха не могу вспомнить о старушке, всерьез утверждавшей, что Пилипенко - убийца, т. к. считала, что он повывел из дома ... кошек. Или о «вещественных доказательствах - коврах», на которых согрешил с дружинницей - комсомолкой Степанюк. Тогда же, уверяю, мне было не до смеха. Это были реальные дела, - сомневающиеся могут разыскать их в архиве Ростовского областного суда. Отказ от обвинения, прямо скажем, не был тогда (как и теперь) широко распространен в прокурорской практике и начальством не приветствовался. Но, ведь, по большому счету, выбора не было: на одной чаше весов людские судьбы, - на другой сиюминутное расположение начальства.
Беззакония - и раньше и теперь - чаще всего объясняют нехваткой кадров. Низкая зарплата, тяжелая работа - все это не способствует сохранению квалифицированных кадров. Не буду с этим спорить - и надо ли? Все это верно. Но это тот самый случай, когда половина правды скрывает истину. А другая половина правды здесь коренится в нравственном аспекте проблемы. Ведь нужны не только грамотные, но и добросовестные, честные, увлеченные носители и защитники идей добра и справедливости, впрочем, не только в правоохранительных органах и судах - нужны такие и врачи, и учителя, и продавцы, и инженеры, и..... Да где ж их столько взять? Тем более, что, по большому счету, и не ищут таких. С такими трудно - они правдолюбцы. А жить «по правде» всегда было трудно и для самих правдолюбцев и для окружающих. Проблема в том, что мы привыкли к двойным стандартам: вслух, «для других» - рассуждения о демократии и законности, о милосердии и гуманизме, а для себя, внутри себя, молчаливая (а иногда и не очень скрываемая) неандертальская убежденность в том, что на самом-то деле все это - и презумпция невиновности, и недопустимость пыток (да, да, читатель, пыток в конце двадцатого века в нашей любимой богом стране победившего православия), и рассуждения о гуманизме и целесообразности наказания - все это «факультет ненужных вещей», все это для красоты, для «показухи», это фиговый листок для Запада. Пусть думают какие мы цивилизованные - авось кредитов дадут, гуманитарной помощи подбросят - вот уж будет чем поживиться! Не случайно передача системы исправительных учреждений из МВД в Министерство юстиции в нормативных актах мотивирована ссылкой на международные обязательства России, а о том, что это необходимо для реформирования средневековых казематов наших колоний и тюрем, наших пыточных СИЗО и ИВС - об этом как-то забыли упомянуть. Вот уже и спикер Государственной Думы заявил, что неплохо бы в стране возродить каторгу - пусть осужденные гниют там заживо. Непонятно - это он от незнания правды о наших колониях и тюрьмах или от желания смягчить в них режим? Ведь на царской-то каторге осужденные и работой были обеспечены и кормили там трижды в день и не за тридцать сегодняшних копеек, а за те еще копейки, когда за рубль и корову купить можно было.
Точнее было бы назвать нашу страну сегодня страной победившего ханжества. Если бы общество и состоящее у него на службе Правительство (не изображающее свою заботу о благе граждан, а на самом деле думающее об их нуждах) были искренни в своих заявлениях о борьбе с коррупцией, с организованной и не очень организованной преступностью, то и при нынешних зарплатах нашлись бы и следователи, и прокуроры, и судьи. Будет дело - будут и деятели. А без этого - можно повышать зарплату до космических высот, все равно за бизнесом и криминальными «заработками» не угнаться, да и разве честность и порядочность можно купить за деньги? Честному и порядочному нужно еще и сознание собственной правоты, сознание справедливости того дела, которым он занимается.
Меня и моих коллег, пришедших в адвокатуру со следственной либо прокурорской работы, нередко упрекают чуть ли не в измене идеалам и принципам - вчера ловили преступников и обвиняли, а сегодня разваливаете дела! Пользуясь случаем, считаю нужным ответить «оптом» на эти упреки. Никто не вправе упрекнуть меня в незаконных методах защиты: я не подговариваю свидетелей, не подкупаю потерпевших, не передаю взяток следователям и судьям, не пользуюсь своими знакомствами в правоохранительных «верхах». И если дела, в которых я участвую, как защитник, «разваливаются», то это потому лишь, что слеплены были плохо. Я в адвокатуре делаю то же, что и раньше - защищаю прежде всего закон. Мои ходатайства о надзорном опротестовании составляются мною так же, как раньше я составлял протесты - только название иное и в резолютивной части вместо: «...прошу приговор отменить..», теперь: «...прошу принести протест..». И кто из нас «предатель и изменник»: я и мои коллеги, или те, кто присягнув «непримиримо бороться с любыми нарушениями закона, кто бы их ни совершил»*, на деле попустительствует грубейшим нарушениям закона, растаптыванию прав и законных интересов личности? Разве добиться расстрела невиновного человека - это соблюдение прокурорской морали, а добиться его оправдания - это предательство? И что это за мораль в таком случае?!
________________________
* Из текста присяги прокурорских работников - ст. 40 Федерального закона РФ «О прокуратуре Российской Федерации».
Публикуя в настоящем сборнике некоторые свои откровенные наблюдения и оценки, я не боюсь и упреков в подрыве авторитета любимой мною (и это не с иронией и не для красного словца сказано) прокуратуры. Наоборот, показав эти недостатки, я надеюсь способствовать выздоровлению.
* * *
В сборнике помещены обвинительные речи, в которых суду предлагалось приговорить подсудимых к расстрелу. В этих (как и некоторых других подобных) случаях суды со мной согласились, приговоры были исполнены. С учетом нынешних подходов к проблеме смертной казни считаю необходимым разъяснить свою позицию по этому вопросу. Как известно, по призыву зарубежных демократий в нашей стране принимаются меры к полной отмене (на нынешнем этапе - к мораторию) смертной казни, как наказания жестокого и необратимого. В обоснование этого много говорят и пишут о гуманизме. Приводят обширную статистику, свидетельствующую о том, что преступность в периоды применения смертной казни не снижается, а в периоды ее отмены не растет, что якобы свидетельствует о бессмысленности смертной казни, как наказания, не способного предупредить новые преступления. Наконец, ссылаются на то, что общество не давало человеку жизни и потому не вправе его жизни лишать. Честно говоря, пусть меня не заподозрят в мизантропии и кровожадности, но эти доводы неверны и потому не убедительны. Гуманизм по отношению к преступнику не должен иметь своей обратной стороной попустительство убийцам. Рассуждения об отсутствии предупредительного воздействия смертной казни и вовсе лукавы - любое уголовное наказание характеризуется предупредительным воздействием двух видов: общим (т. е. способностью предупредить совершение преступлений другими лицами) и частным (т. е. способностью предотвратить совершение новых преступлений самим осужденным). Даже если согласиться с малообоснованным утверждением об отсутствии общепредупредительной эффективности смертной казни, то ведь остается еще частнопредупредительное воздействие. Здесь без всякой статистики все ясно - расстрелянный из могилы не встанет и новых убийств не совершит. Наконец об отсутствии у общества права лишать человека жизни, т. к. оно ему, человеку, жизни якобы не давало. Позволю себе с этим не согласиться. Во-первых, человек не появляется на свет в результате самозарождения, как протоамеба из океана. Для того, чтобы зародилась жизнь каждого конкретного человека, необходимы усилия двух других. Для того, чтоб только что вылезший на свет комочек кричащей материи стал человеком, нужны усилия многих - его надо вскормить, вспоить и воспитать. Общество применяет уголовное наказание как средство самозащиты. Если у общества нет других способов сделать человека не опасным (путем убеждения или иным способом), то оно должно иметь право уничтожить того, кто опасен для жизни окружающих. Не из мести (публицисты ее красиво называют возмездием), а из прагматических соображений безопасности. Иное абсурдно, ибо означает отрицание права общества на самозащиту адекватными средствами, отрицание права общества на уничтожение убийц при сохранении права убийц на существование (с возможными повторными убийствами) несмотря ни на что. Я требовал расстрела братьев Толстопятовых и Горшкова не для того, чтобы отомстить за убитых ими людей, а из тех соображений, что оба брата в любой тюрьме и любой колонии не стали бы мирно отсиживать срок, а стали бы активно искать возможности освободиться и продолжать вести захребетный образ жизни - в том числе ценой жизни других. А Горшков легко и с удовольствием стал бы исполнителем самых кровавых преступных планов - если хватило бы фантазии, то своих, если нет - то в местах лишения свободы, увы, нет недостатка в разработчиках таких планов (не надо забывать, что преступники отбывают наказание не в обществе добродетельных и благонравных, а среди себе подобных). Они доказали это самим образом жизни, который и состоял у них в грабительской добыче денег и привычных убийствах (либо покушениях на убийство) для облегчения процесса этой добычи.
Все рассуждения о праве общества на наказание касаются, однако, только права наказывать виновных, права наказывать невиновных ни у какого общества быть не должно. Когда это происходит, то говорить приходиться уже не о праве, а о произволе. Именно поэтому сегодня я категорически против смертной казни, ибо при нынешнем уровне предварительного следствия, прокурорского надзора и правосудия мы никогда не можем быть уверены в том, что наказан действительный виновник.
Но достаточно предисловий. Как говорится,: «Судебное следствие окончено, суд переходит к судебным прениям. Слово предоставляется государственному обвинителю».
