Была ли Россия конституционной монархией по Основным Законам 23 апреля 1906 г?

 

П. И. Костогрызов

Уральская государственная

юридическая академия

Многим может показаться странной сама постановка вопроса, вынесенного в заголовок доклада. Казалось бы, отечественная историко-правовая наука даёт на него твердый положительный ответ. Мнение это стало настолько общепринятым, что прочно закрепилось в учебниках истории отечественного государства и права как единственно верное, не допускающее иных толкований, хотя авторы и делают при этом оговорки об «особом типе» российской конституционной монархии [6,72] или о «сохранении пережитков неограниченного самодержавия» [7, 296] после принятия 23 апреля 1906 г. новой редакции Основных государственных законов. Эта точка зрения имеет давнюю историческую традицию – впервые она была сформулирована сразу после издания «конституции 1906 г.» и разделялась многими правоведами и политическими деятелями той эпохи (из юристов достаточно назвать Н.И.Лазаревского и В.В.Ивановского, из политиков – представителей либерального лагеря - П.Н.Милюкова и др.).

Однако она не была ни единственной, ни даже господствующей в русской юридической науке и политической практике межреволюционного времени. Не менее авторитетной была позиция другой группы виднейших юристов, публицистов и политиков (П.Е.Казанский, П.Н.Семенов, Л.А.Тихомиров, В.Д.Катков и др.), отрицавших ограниченный характер императорской власти, рассматривавших обновленный государственный строй как прежнее самодержавие, дополненное народным представительством, но не изменившее своей сути.

Большинство современных исследователей почти безоговорочно присоединилось к первой точке зрения, а аргументы другой стороны были оставлены без должного внимания, на наш взгляд, незаслуженно. Вероятно, это вызвано, с одной стороны, определенной противоречивостью самих Основных Законов (на этот крупный недостаток указывал, в частности, Л.А.Тихомиров [4,177-182]), с другой – некоторой поверхностностью современных исследований, прошедших мимо этих противоречий, проигнорировавших различия русского юридического языка начала ХХ века и языка современной теории государства и права, наконец, рассматривающих Основные Законы в отрыве от других источников государственного права России того времени.

Нам представляется, что этот вопрос – один из важнейших в истории русского государственного права – не может ещё считаться окончательно решенным современной историко-правовой наукой. Для выработки правильного подхода к его решению необходимо обратиться к опыту изучения проблемы современниками реформы государственного строя Российской Империи 1905-1907 гг. Итак, рассмотрим основные доводы в пользу обеих точек зрения и попытаемся установить, какая позиция более аргументирована.

Прежде всего, необходимо определить значение самого термина «конституционная монархия». Он допускает возможность двоякого понимания. Во-первых, это монархия, в которой все государственные органы, включая и монарха, действуют на основе норм государственного права, зафиксированных в законодательных актах, имеющих основополагающий характер (Конституция, Основные Законы и т. д.), то есть власть монарха основана на законе, а не на произволе. (Такая трактовка понятия «конституционная монархия» может показаться необычной нашим современникам, но в правовой науке начала ХХ века она была распространена). Во втором значении конституционная монархия - это монархия ограниченная, то есть такая форма правления, при которой власть монарха ограничивается представительным органом. (Это понимание соответствует современному). Все исследователи российских Основных Законов соглашались, что монархия в России была конституционной в первом смысле – она была таковой и до 23 апреля 1906 года. Спор велся, разумеется, о том, была ли она конституционной во втором значении этого термина, то есть, была ли она ограниченной?

И исследователи, усматривающие в Основных Законах 23 апреля 1906 г. конституцию ограниченной монархии (будем называть их «конституционалистами»), и их оппоненты (назовем их – условно – «консерваторами») большое значение придают статье 4 Основных Законов. И действительно, статья эта ключевая для понимания сущности государственного строя России. Она гласит: «Императору Всероссийскому принадлежит Верховная Самодержавная Власть…» [1,591]. Главное, что здесь видят «конституционалисты», это отсутствие прямого указания на неограниченность императорской власти, содержавшегося в предыдущей редакции Основных Законов, из чего ими делается заключение об утрате ею самого этого свойства. Однако следует ли в действительности такой вывод из этой статьи? Во-первых, неограниченность является атрибутомверховной власти – это было аксиомой для юридической науки того времени (кстати, современная теория государства и права не уделяет понятию «верховная власть» того внимания, которого оно заслуживает, избегает его или отождествляет верховную власть с законодательной, с чем трудно согласиться). Во-вторых, при всем многообразии трактовок термина «самодержавие», несомненно, что исамодержавная власть принципиально неограниченна (по самому смыслу слова – «сам держу», т. е. независимо ни от кого). Таким образом, статья 4 Основных Законов имплицитно определяет императорскую власть как неограниченную, причем дважды, что делает излишним употребление эпитета «неограниченная», удаление которого из новой редакции Законов следует считать редакторской правкой, устраняющей тавтологию, а не отказом от самого принципа неограниченности власти императора. А статья 222 прямо называет императора «Неограниченным Самодержцем» [2,89].

Важнейшие доводы в пользу трактовки конституции 1906 г. как ограничивающей власть монарха конституционалисты находят в статье 7, гласящей: «Государь Император осуществляет законодательную власть в единении с Государственным Советом и Государственною Думою» [2,49], статье 86, устанавливающей, что «никакой новый закон не может последовать без одобрения Государственного Совета и Государственной Думы и воспринять силу без утверждения Государя Императора» [2,62], и статье 10, по которой «Власть управления во всем её объеме принадлежит Государю Императору» [2,49]. Они усматривают здесь разделение властей: законодательной, принадлежащей совместно Императору и палатам, и исполнительной, вверенной Императору единолично.

Их оппоненты убедительно доказали необоснованность такого толкования. Виднейший юрист консервативного лагеря – П.Е.Казанский показал, что используемое русским государственным правом понятие «власть управления» вовсе не тождественно термину «исполнительная власть», а охватывает государственную власть вообще, во всех её проявлениях [см.: 3,43-57]. Там же, где речь идет только об исполнительной власти, этот термин и употребляется (например, в статье 152 Учреждения министерств) [3,43-48]. Следовательно, и статья 10 совершенно определенно говорит о неограниченном характере монархии в России.

Что же касается законодательной власти, то она как одно из проявлений («стихий», по выражению П.Е.Казанского) власти управления также полностью принадлежит Императору и лишь осуществляется им совместно с законодательными учреждениями, так же, как исполнительная – совместно с Советом министров и другими ведомствами, что отнюдь не является ограничением полномочий Императора. «Государственные законодательные установления не призваны играть самостоятельной роли, задача их – лишь участие в законодательной деятельности Государя Императора» [3,334]. Обоснованность этого вывода П.Е.Казанского подтверждает и следующая фраза Высочайшего указа 23 апреля 1906 года об утверждении новой редакции Основных Законов: «установив новые пути, по которым будет проявляться самодержавная власть Всероссийских монархов в делах законодательства…» [1,591], которую можно считать аутентическим толкованием соответствующих статей Основных Законов, и которая ясно показывает, что и в делах законодательства действует именно власть Императора, а не какая-то иная.

Статья 86 тоже не может рассматриваться как ограничение законодательной власти монарха, т. к. помимо издания закона в узком смысле слова возможны другие пути правотворчества, например, Высочайший Манифест, не требующий одобрения палат и имеющий равную с законом силу. «Если юридическая норма издается в единении Государя Императора и законодательных установлений, мы имеем дело с законом в специальном понимании его в новых Основных Законах. Если подобного единения нет – юридическая норма издается в форме Высочайшего указа или вовсе не издается. Единения может не быть… когда Государь Император действует в силу принадлежащих ему чрезвычайных и верховных прав» [3,137-138]. Адекватность именно такого, «консервативного», а не «конституционалистского» толкования положений Основных Законов о законодательной власти показала и ближайшая практика их применения. Высочайший Манифест 3 июня 1907 г., воспринятый конституционалистами как нарушение Основных Законов, был без каких-либо возражений обнародован Сенатом – хранителем законов в соответствии со статьей 90 – т. е. признан вполне правомерным тем органом, который осуществлял «конституционный надзор» в Российской Империи.

Наконец, последним аргументом «конституционалистов» остается статья 24, в которой можно усмотреть некое подобие принципа контрасигнатуры: «Указы и повеления государя императора… скрепляются председателем Совета министров или подлежащим министром либо главноуправляющим…» [2,51]. Но суть принципа контрасигнатуры как ограничителя власти монарха не в том, что монаршие указы подписываютсяминистром, а в том, что они недействительныбез его подписи, а об этом-то как раз речи в Основных Законах не идет. Кроме того, российская «конституция» не предусматривает возможности привлечения министров представительным органом к ответственности за исполнение «незаконных» указов императора, что вообще обессмысливает контрасигнатуру.

Правоведы консервативного направления вполне справедливо указывают еще и на тот факт, зачастую игнорируемый «конституционалистами» и их современными последователями, что Основные Законы не были единственным источником государственного права России. Кроме них существовали и другие акты, не столь всеобъемлющие, но позволяющие прояснить существенные стороны обновленного государственного строя – например, указ 12 декабря 1904 года о предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка, определивший основные направления последующих преобразований и, в частности, подтвердивший незыблемость самодержавия. Очевидно, что реформы, последовавшие во исполнение этого указа, не могли ему противоречить. Многое объясняет и знаменитый Манифест об усовершенствовании государственного порядка 17 октября 1905 года, гласящий: «…На обязанность правительства возлагаем Мы выполнение непреклонной Нашей воли: …Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог вступить в силу без одобрения Государственной думы, и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от Нас властей» [1,488]. Помимо того, что любое правило, пусть даже и «незыблемое», допускает все же исключения, очевидно, что здесь идет речь о разграничении функций властей, подчиненных верховной, а не об изменении сущности последней.

Итак, существуют два взаимоисключающих подхода к определению формы правления в России после 23 апреля 1906 года. На примере Основных Законов Российской Империи мы сталкиваемся с ситуацией, если не уникальной, то, во всяком случае, редкой в истории конституционного права, когда совершенно противоположным образом толкуются не отдельные второстепенные положения основного закона государства, а сама сущность государственного строя, характер верховной власти. Связано это, на наш взгляд, с несовершенством юридических формулировок, в немалой степени присущим Основным Законам, что в свою очередь обусловлено политической обстановкой, в которой велась кодификационная работа: спешка, нервозность, вызванная революционными событиями; нельзя исключить и фактор «канцелярского конституционализма» - не секрет, что чиновничья среда была проникнута либеральными идеями. В таких условиях кодификаторы, стремились, не меняя существа верховной власти (на что они, разумеется, не были уполномочены), привнести в Основные Законы новшества, казавшиеся «прогрессивными» и соответствовавшими «требованиям времени». Это и породило некоторую противоречивость ряда важнейших положений, касающихся проявления императорской власти как верховной.

Например, подробно регламентируя обычный порядок законодательной деятельности, Основные Законы обходят молчанием чрезвычайный порядок, в котором непосредственно проявляется воля верховной власти, ни словом не упоминая такую форму правообразования, как Высочайший Манифест. А ведь именно Высочайшими Манифестами были вызваны к жизни и сами обновленные Основные Законы, и последующие их изменения. Поэтому и нет оснований трактовать издание Манифеста 3 июня 1907 года как «государственный переворот», как не было переворотом и появление Манифестов 17 октября 1905 и 20 февраля 1906 года. В издании этих Манифестов проявиласьучредительная власть Императора как одна из функций власти верховной. В данном случае Император действовал аналогично учредительным собраниям в государствах с демократической верховной властью. Как известно, деятельность учредительных собраний часто не соответствует предшествующему законодательству, что не делает, однако, их решения нелегитимными, так как они представляют верховную власть народа.

Преодолеть эту внутреннюю противоречивость Основных Законов 23 апреля 1906 года и пыталась русская государственно-правовая наука начала ХХ века. Причем наиболее удачной, на наш взгляд, была попытка консервативных юристов. Краеугольным камнем «конституционалистской» трактовки Основных Законов является толкование статьи 86 в смысле ограничения императорской власти в сфере законодательства. Однако такое толкование приводит к непримиримым противоречиям со статьями 4, 10 и 222, которые, как было показано выше, определяют власть Императора как неограниченную. Авторы «конституционалистского» направления пытались разрешить эти противоречия, объясняя их неточностью формулировок и даже «редакторской оплошностью» (разумеется, в статьях, не соответствующих их доктрине), но такое объяснение вряд ли можно считать убедительным. Согласившись с ним, пришлось бы признать «ошибочными» по меньшей мере три статьи, прекрасно согласующихся друг с другом, две из которых к тому же помещены в основополагающей первой главе Законов, положения которой, несомненно, редактировались с особой тщательностью. Что же касается современных последователей «конституционалистов», то они зачастую просто игнорируют существующие противоречия, оставляя без комментариев статьи, не укладывающиеся в их схему.

Гораздо более соответствует духу и букве Основных Законов позиция исследователей консервативного направления. Им также приходится разрешать коллизию между названными выше статьями, но их задача намного проще, так как они истолковывают специальную норму одной статьи, исходя из общих принципов, содержащихся в нескольких статьях, а не пытаются отменить общие принципы русского государственного права, опираясь на одну статью, как делают их оппоненты. Конечно, и их трактовки не лишены некоторых узких мест – не все, например, согласятся с учением П.Е.Казанского о законе и указе (см. выше), ещё больше возражений вызывает предлагаемое Н.А.Захаровым разделение властей на четыре ветви (верховную, законодательную, исполнительную и судебную) – однако им удается избежать тех неустранимых противоречий, которые присущи воззрениям «конституционной» школы.

Таким образом, вывод П.Е.Казанского (с которым соглашались и многие другие видные государствоведы) о том, что государственный строй России после 23 апреля 1906 г. «являлся лишь обновленным старым строем, главные основы последнего: верховенство (=неограниченность) Монарха и самодержавие Царской Власти остались неприкосновенными» [3,477], является, по крайней мере, не менее обоснованным, чем противоположная точка зрения. Тем не менее, в нашей историко-правовой науке, а особенно в учебной литературе, безраздельно господствует подход к Основным Законам 23 апреля 1906 г. как к конституции, изменившей форму правления в Российской Империи, превратив её в ограниченную монархию, о существовании других мнений не упоминается даже в примечаниях к соответствующим разделам учебников.

 

Литература:

1. Сборник нормативных актов по конституционному праву Российской Федерации. Т.5. Екатеринбург, 1999.

2. Наследование Российского Императорского Престола. М., 1999.

3. Казанский П.Е. Власть Всероссийского Императора. М., 1999.

4. Тихомиров Л.А. Апология веры и монархии. М., 1999.

5. Он же. Монархическая государственность. СПб, 1992.

6. Цечоев В.К., Орлова Н.Е. История государства и права России. XIX – XX вв. Ростов-н/Д, 2000.

7. Исаев И.А. История государства и права России. М., 1996.

 

 

 

Опубликовано: Вестник Саратовской государственной академии права. № 4 (37), 2003. С. 20-23.