Как уже упоминалось, при некоторых обстоятельствах электромагнитное поле порождает пары противоположных элементарных частиц. Естественнонаучная фактология и концептуализация этого процесса пока довольно скудна. Однако есть основания предположить, что ограничение свободной энергии возможно не только уже существующим веществом, как в световоде, но что при возникновении частиц имеет место самоограничение свободной энергии, в чем и заключается сущность процесса, в ходе которого свободная энергия «свертывается» в вещество, «упаковывается». Огромные количества энергии, которые ранее могли бы мощнейшим образом проявлять себя вовне, наглухо «захлопываются» в элементарной частице, прячутся, самоизолируются от мира, образуя собой надежнейший «кокон», и происходит сильнейшая энергетическая взаимоблокировка, природа которой пока неясна. Колоссальная прочность «кокона» - стабильной элементарной частицы – как раз и объясняется тем, сколь велика образующая его энергия. Поэтому на уровне элементарных частиц мы встречаем наиболее прочные вещественные образования.

Между приведенными примерами с ограничением светового потока и с возникновением элементарных частиц имеется существенная разница. В первом случае канализирование энергетических потоков обеспечивается извне устанавливаемой предсуществующей структурой – отражателем фонарика или современным световодом. Во втором примере имеет место самоструктурирование, самоорганизация.

Благодаря Пригожину, Хакену и их последователям, феномен самоорганизации сегодня хорошо известен, продолжает интенсивно изучаться, находясь в центре внимания самых разных наук, и, безусловно, это сулит нам массу конкретных открытий по мере, с одной стороны, углубления его понимания, и, с другой, расширения сферы применения. Несомненно, подлежит осмыслению под этим углом зрения и один из важнейших онтологических скачков – переход от довещественного уровня бытия к веществу. Возникновение элементарных (первичных) вещественных образований есть формирование устойчивой структуры энергетических потоков, стабильно доминирующей над фоновыми энергетическими процессами, благодаря чему образуется система отрицательных обратных связей, блокирующих развитие случайных флуктуаций, постоянно возникающих на базе этих процессов, в силы, способные разрушить систему. Структура организует энергетические потоки, устанавливая закон их существования. Частица тем более устойчива, чем более энергетически насыщена образующая ее структура и, соответственно, чем более она энергетически доминирует и, тем самым, успешнее борется с возмущающим отклонениями, блокируя их последствия. Если же внешние энергетические воздействия или внутренние (например, радиоактивный распад) оказываются сопоставимы с энергетикой самовоспроизводства структуры, частица разрушается.

* * *

Перейдем к другой важнейшей онтологической демаркации – живой и неживой природы. В отличие от соотношения свободной и вещественно организованной энергии, философская рефлексия соотношения живого и неживого может опираться на значительно более объемный и разноплановый естественнонаучный материал.

Биологические законы многообразны и отличаются друг от друга не только конкретным содержанием, но и степенью общности, от общебиологических до весьма частных, например, отдельных инстинктов³. Если взять в качестве примера животную особь, то, как известно, она способна к выбору лишь на уровне ситуативной задачи. Ее жизнепостроение в основных моментах генетически предопределено, то есть детерминировано биологическим видом, к которому она принадлежит. Предопределенность развертывается через систему инстинктов, отдельных законов, задающих границы, за которые особь не выходит, хотя стены задаваемого коридора тем шире, чем «умней» животное. Комплекс неразрывно связанных между собой инстинктов – это видовой Закон, «на роду написанный» особи. Ради его исполнения она живет, а если (когда) надо – умирает; видовой Закон, – это в действительности и есть конкретный биологический вид, а особи – лишь средства, комочки живого вещества, посредством воплощения в которые этот закон (вид) обеспечивает свое существование сквозь время.

Каким образом соотносятся биологические законы и протекающие в живых организмах физико-химические процессы? Этой проблеме посвящена довольно обширная онтологическая литература, причем нельзя не отметить вклад диалектического материализма, в частности, в рамках анализа соотношения высших и низших форм движения материи. В контексте проблемы природы закона наибольшее значение имеет рассмотрение высших и низших форм движения под углом зрения гегелевской категории снятия, впервые предпринятое С.М. Шалютиным [18] и получившее впоследствии широкое распространение. Позже С.М. Шалютин существенно конкретизировал имманентный снятию момент подчинения [19], который здесь нас и интересует более всего.

«Автономно существующий объект функционирует и развивается на основе некоторой совокупности законов, которые определяют множество его возможных состояний, изменений и взаимодействий. Если такой объект включается в качестве элемента или подсистемы в систему более высокого порядка, то, с одной стороны, реализуются не все абстрактно возможные его состояния, а лишь те, которые допускаются закономерностями более высокой системы. С другой стороны, некоторые возможности, которые до включения в систему для ее элементов носили формальный характер, становятся реальными… Именно в утрате одних возможностей и превращении других из формальных в реальные, в сущности, и заключается подчинение низшего высшему» [19, 13].

Если принимать лапласовский детерминизм не за методологическую установку, более или менее эффективную для описания некоторых сравнительно простых процессов, а за полностью адекватное выражение самой природы, то ни о каком подчинении высшими формами низших не может быть и речи. Напротив, и биологические, и социокультурные процессы окажутся однозначно определяемыми «снизу», подчиненными физико-химическим законам. Подчинение низшего высшему возможно именно за счет того, что низший уровень никогда не является однозначно детерминированным, что он всегда содержит поле возможностей. Подчинение означает блокирование части возможностей и, соответственно, повышение вероятности других. Вышестоящий уровень организации выступает по отношению к нижестоящему средой, отбирающей и канализирующей, благодаря чему реализоваться может не все поле имеющихся на нижестоящем уровне возможностей, а лишь те из них, которые лежат в рамках конструкции вышестоящего уровня. Таким образом, общая схема здесь та же, что и при рассмотренном выше детерминировании (определении, ограничении) свободной энергии.

Описывая ограничение свободной энергии простым (типа отражателя карманного фонаря) или сложным современным световодом, я исходил из ситуации предшествования световода конкретному канализируемому с его помощью световому потоку. Однако возникновение элементарных частиц – пример иного рода, когда имеет место самопорождение низшим уровнем ограничивающей структуры, образующей более высокий уровень сущего. Подобным образом обстоит дело и при переходе от добиологичекого к биологическому миру.

«Биологический процесс есть не простая сумма физического и химического, а представляет собою упорядоченные циклы этих процессов. Хотя это упорядочение, в свою очередь, осуществляется через физико-хими­ческие механизмы, система обратных связей, обеспечивающая эту упорядоченность, не принадлежит сама по себе физическим и химическим формам движения. Она есть сторона биологической фор­мы движения - сторона, посредством которой организм подчиняет себе совокупность происходящих в нем процессов»⁴.

Один из наиболее сложных онтологических вопросов – о том, каким образом формируется более высокий уровень организации, в том числе в процессе появления живого. Эмерджентизм, вопреки редукционизму, утверждает, что при таком переходе возникает нечто принципиально новое, чего не было на предшествующем уровне. Однако за счет чего это новое возникает? Многочисленные попытки рассуждать по этому поводу приводили ранее к одному из трех результатов: первый – отказ от тезиса и откат к редукционизму, второй – бессодержательное жонглирование словами и уход от вопроса, третий – апелляция к чуду. Столь плачевные результаты обусловлены одним – классической детерминистской парадигмой, въевшейся в саму ткань нашего мышления так глубоко, что вытравить ее чрезвычайно сложно.

Лет десять назад в разных лекциях я начал излагать взгляд, согласно которому сущность живого состоит в том, что это мир форм. Несколько упрощенно, эта трактовка выглядит следующим образом. Если в неживом теле материя и форма неразделимы (вполне по Аристотелю – субстанция есть единство материи и формы), то живое тело есть, прежде всего, некоторая форма (структура, конструкция, организация – в данном случае различие этих терминов несущественно), тогда как вещество организма – всего лишь способ поддержания этой формы. Вещество постоянно меняется, а себетождественность организма состоит в относительном постоянстве его формы. Эта форма организует течение вещества в ходе вещественно-энергетического обмена со средой именно так, что обмен обеспечивает ее, формы, самосохранение и самовоспроизводство. Но поскольку идеально организованных процессов не бывает, живое тело в конечном счете гибнет. Однако форма не гибнет вместе с ним, т.к. организм успевает передать ее следующему поколению. Таким образом, всякий биологический вид – это устойчивая, отлившаяся в ходе эволюции форма, сохраняющая себя сквозь время, в том числе с использованием процессов высвобождения энергии из вещества и свертывания свободной энергии в вещество. И обмен веществ, с которого обычно начинают разговор о специфике живого, и сами организмы – всего лишь механизмы поддержания формы, ставшей самостоятельной единицей бытия и подчинившей физико-химические вещественно-энергетические процессы.

Излагая эти соображения в процессе работы над вышедшей в начале 2002 года монографией [16, 10-14], я понял также, что эта трактовка жизни дает ключ и к вопросу о генезисе живого, если ее соотнести с основополагающими синергетическими идеями [16, 14-15]. До сих пор в рамках проблемы становления жизни обсуждались темы абиогенного синтеза аминокислот, их комбинаций, обособления и т.п. Не отрицая значимости этих и других традиционных тем, думаю, фокус поиска следует нацелить на иное. Прообразами живого являются те процессы, которые оказались в центре внимания синергетики. Классические струйки пара в закипающей воде, смерчи, воронки и т.п. Все это – формирующиеся открытые системы, через которые, как и через живой организм, идет поток энергии и вещества, но при том сохраняется форма. Конечно, это еще далеко не живые организмы. Здесь нет внутреннего обеспечения разности потенциалов со средой, нет овеществленного внутреннего носителя структуры и т.д. Однако и интериоризация, и «оседание», «остывание» динамической структуры в субстратную, становящуюся устойчивым носителем динамической, находятся в русле общих эволюционных тенденций.

Соотнося эти достаточно давние размышления с более поздними гипотезами относительно природы детерминизма и с проблемой сущности закона, можно увидеть следующую принципиальную схему возникновения жизни. Относительный хаос физико-химических процессов порождает устойчивые динамические структуры этих процессов, которые энергетически стабильно доминируют над фоновыми энергетическими процессами, благодаря чему образуется система отрицательных обратных связей, блокирующих развитие случайных флуктуаций в силы, способные разрушить систему. Структура организует физико-химические потоки, устанавливая закон их существования. Она тем более устойчива, чем более энергетически доминирует и, соответственно, чем успешнее борется с возмущающим отклонениями, блокируя их последствия. Возникновение жизни есть, прежде всего, возникновение новых законов, а эти законы, в свою очередь, есть не что иное, как устойчивые структуры, канализирующие текущие физико-химические процессы за счет доминирования над ними.

Эмерджентный скачок перестает выглядеть чудом. Ни на одном уровне организации сущего, от простейших до самых сложных, нет однозначной детерминации. Мировой процесс всегда содержит множество возможных продолжений, которые, реализуясь, сталкиваются друг с другом, пересиливают друг друга, разрушают друг друга и т.п. Но при этом могут возникать устойчивые структуры, которые и представляют собой законы, поскольку устанавливают некие границы (которые в зависимости от степени энергетического доминирования над фоновыми процессами могут быть более или менее жесткими, более или менее подвижными, более или менее проницаемыми) и тем самым кардинально меняют соотношение вероятностей возможных продолжений.

Становление таких структур – и есть эмерджентный скачок. Он создает принципиально новую реальность. При этом в нем нет ничего сверхъестественного – он совершенно не похож на чудо отклонения самопроизвольного отклонения атома, в которое верил Эпикур и по образцу которого, в принципе, только и могут рассуждать классические детерминисты, если только они желают признать разноуровневость бытия и наличие качественных скачков в его эволюции. В отличие от несостоятельных детерминистских объяснений, в предложенной здесь схеме нет возникновения поливариантности из ничего, а есть сужение, ограничение, детерминирование поля возможностей. Ясен и его принципиальный механизм – взаимоблокировка противоположно направленных процессов нижестоящего уровня. При этом, поскольку нижестоящий уровень не обладает полнотой определенности, он не может и однозначно предопределять, какие именно устойчивые структуры сформируются. Таким образом, новые законы невыводимы из прежних, что и означает факт эмерджентного скачка.

* * *

Третий важнейший онтологический скачок – от живой природы к социокультурному бытию, – вообще говоря, нередко рассматривается именно под углом зрения подчинения природных регуляторов надбиологическим [7; 15]. Этот подход, как было показано выше, и означает формирование новых законов (структур), энергетически доминирующих над низшими, устанавливающих им пределы (т.е. определяющих, детерминирующих) и, тем самым, формирующих направленности. Если возникновение живого означает становление видовой формы как новой онтологической единицы, более устойчивой, чем отдельный телесный предмет, то скачок в социальность сопряжен с возникновением следующей новой онтологической единицы – базовой социокультурной общности.

Животная группа, даже у ведущих групповой образ жизни животных, не является самостоятельной онтологической единицей. Способы ее организации в основном заданы генетически, и поэтому группа, как и отдельная особь, есть лишь средство по отношению к виду, который субстанциален и самоценен. Что касается уже первичных человеческих общностей, то способы их организации генетически не предопределены, а вырабатываются самими людьми. Поэтому каждая общность субстанциальна, и именно она образует структуры, отбирающие возможное и блокирующие – например, через очень жесткий механизм табу – невозможное индивидуальное поведение, то есть именно она создает свой закон. Как и на предыдущих стадиях, этот закон есть механизм самосохранения. Для базовых человеческих общностей (единиц социальной организации) таким механизмом выступает, прежде всего, самосакрализация. Общность создает, например, всемогущего субъекта (тотемное животное, этнического бога и т.п.) – источника Закона – совокупности правил, соблюдение которых обеспечивает сохранение группы, а нарушение представляет опасность ее существованию. Границей, отделяющей социокультурный мир от природного, является подчинение самого сильного из биологических инстинктов – родительского – социальному регулятору, выражением чего является детское жертвоприношение. Детское жертвоприношение – символ подчинения природного начала в человеке новому, социокультурному, закону [15].

Как и в предыдущих эмерджентных скачках, здесь новый регулятор использует старые механизмы, в данном случае – человеческую психику. Сакральные ценности, в которых в действительности репрезентирована самоценная и субстанциальная группа, вызывают в психике человека столь сильные эмоции, что они могут подавлять любые другие эмоционально-энергетические состояния, в том числе биологического происхождения. Однако редуцировать социальность к психике нельзя, психика – лишь механизм социальной регуляции.

Человеческий мир вариативен, человеческие общности существенно различны, разнообразны и способы самосакрализации, и определяемые ими комплексы правил поведения, что является одним из выражений непредопределенности мирового процесса.

Каждая человеческая общность фактически тождественна своему Закону. Конкретные люди, поколение за поколением сменяющие друг друга, выступают носителями этого Закона. Их положение похоже на положение животной особи, всего лишь средства по отношению к соответствующей видовой форме. Причем не только отдельные индивиды – в этом же качестве предстает и вся их актуальная совокупность, все множество живущих в данный момент людей. Они – средство, тогда как субстанциален сам Закон – сакральный ценностно-нормативный комплекс. Так же, как мир живой природы – это мир форм, социокультурный мир – это мир сакральных ценностно-нормативных комплексов⁵.

Человеческие общности сосуществуют в конкуренции друг с другом за ресурсы, причем эта конкуренция является гораздо более жесткой, нежели межвидовая. Виды занимают каждый свою экологическую нишу и зачастую взаимополезны, тогда как у человеческих общностей экологическая ниша одна. Борьба между ними изначально велась на взаимоуничтожение. «На заре истории, мы видим, столкновения групп носят беспощадный характер. Победители почти поголовно убивают или съедают побежденных. В Полинезии побежденные поголовно истреблялись, не исключая жен и детей; те же сведения имеются о кафрах, краснокожих индейцах, древних персах, египтянах, евреях, греках, римлянах, магометанах и т. д.» [8, 151]. Эта кровавая война – не просто между группами, как это бывает у животных, но и между способами социальной организации, то есть самими Законами, сакральными ценностно-нормативными комплексами. Именно эта конкуренция не на жизнь, а на смерть, а вовсе не внутренние противоречия той или иной общности (как это предстает, например, в марксизме) выступает главным фактором исторической эволюции. Питирим Сорокин пишет об уже «исторических» человеческих общностях. Но жесточайшая конкуренция, переходившая в случае нанесения ущерба одной группе другой в неограниченную кровную месть вплоть до полного уничтожения врага, имела место уже между первичными человеческими группами, внутри каждой из которых существовало мощнейшее психоэмоциональное сопереживательное единство⁶.

* * *

Следующий – и пока последний такого масштаба – крупнейший эмерджентный скачок имел место уже внутри человеческого мира. Именно такой «внутриисторический» характер этого скачка мешает осознать его колоссальную значимость. В действительности время пребывания людей на земле разделено на два кардинально различных этапа, граница между которыми отчасти похожа на демаркацию двух надцарств живой природы – прокариот и эукариот, но еще глубже в общеонтологическом масштабе. Этой границей выступает формирование экзогамии, впервые укоренившейся в рамках дуально-родовой организации, предполагавшей, что внутри каждого рода существует половое табу, сопряженное с предписанием половых контактов с представителями рода-партнера.

Наиболее глубокая из известных трактовок экзогамии на уровне общей и не очень четкой идеи впервые была высказана французским этнологом Ван Геннепом (1920): «... экзогамия имеет результатом и, возможно, целью связывать между собой некоторые обособленные общества, которые без этого не вошли  бы в нормальный  контакт»⁷. Позже Леви-Строс в знаменитой работе «Элементарные структуры родства» [1] (1949) разработал ее в более общем виде, трактуя экзогамию как механизм важнейшей и универсальной демаркации, отделяющей социальную организацию от природной посредством «замены системы кровного родства биологического происхождения социальной системой отношений свойства» [4, 63].