Юридическое значение принципов заключительного акта СБСЕ 1975 года

 

Магомедов Марад Шейхмагомедович,

выпускник юридического факультета Южного федерального университета (бывшего Ростовского государственного университета)

 

1 августа 2010 г. состоялась годовщина подписания Хельсинкского Заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе от 1.8.1975 г. (далее – Заключительный акт СБСЕ или Акт СБСЕ).¹ На приуроченной к данной годовщине лекции в Хельсинском университете 20.4.2009 Президент РФ Д. А. Медведев предложил разработать новый договор о европейской безопасности, который он назвал «Хельсинки плюс»: «[с]огласованные в 1975 году принципы будут подтверждены и развиты, но с учетом прекращения идеологического противостояния и появление новых субъектов международного права».²

Как известно, в Уставе ООН нашли свое закрепление семь принципов: добросовестное выполнение обязательств, суверенное равенство государств, невмешательство во внутренние дела, воздержание от угрозы силой и ее применения, разрешение международных споров мирным путем, равноправие и самоопределение народов, международное сотрудничество. Нетрудно заметить, что последние два принципа включены не в ст. 2 («Принципы»), а в ст. 1 («Цели»).

Названные принципы отражали обязательства, предусмотренные для самой ООН, и обязательства, принятые участвующими в ней государствами. Однако в результате дальнейшей имплементации основные принципы стали признаваться в качестве фундаментальных начал всего международного права. Такое признание нашло свое закрепление в принятой 24.10.1970 г. Генеральной Ассамблеей ООН Декларации о принципах международного права, касающихся дружественных отношений и сотрудничества между государствами в соответствии с Уставом ООН (далее – Декларации 1970 г.).³ Международный суд ООН в Деле о военной и полувоенной деятельности в Никарагуа (1986 г.) охарактеризовал положения данной Декларации как обычно-правовые.

Специфика основных принципов международного права заключается также в том, что они, подпадая под действие ст. 103 Устава ООН (о преимущественной силе обязательств по Уставу ООН перед обязательствами по какому-либо другому международному договору), одновременно отличаются от множества иных положений Устава ООН качеством императивной нормы общего международного права (нормы juscogens).

Заключительный акт СБСЕ включил в свой текст Декларацию принципов, которыми «государства-участники будут руководствоваться во взаимных отношениях». В российской международно-правовой доктрине⁴ указывается, что данная Декларация к существовавшим ранее семи основным принципам международного права добавила еще три: принцип территориальной целостности государств; принцип нерушимости государственных границ; принцип уважения прав человека и основных свобод, включая свободу мысли, совести, религии и убеждений. В данной связи невольно возникает вопрос о том, обладают ли всеми только что перечисленными характеристиками принципы Заключительного акта СБСЕ (учитывая их обновленное нормативное содержание).

Практическая значимость уяснения юридического значения принципов Заключительного акта СБСЕ обусловлена также тем, что в процессе международного общения высшие должностные лица государств, географически расположенных в Европе или связанных с ней непосредственно, в своих заявлениях относительно подтверждения существования какого-либо факта или права часто ссылаются на закрепленные в Заключительном акте СБСЕ принципы. Соответственно, юридическая оценка подобных политических заявлений наталкивается, как минимум, на следующие проблемы: (1) каков количественный состав основных принципов международного права; и (2) каково нормативно-правовое содержание каждого из основных принципов, поскольку данный вопрос затрагивает проблему изменений положениями Заключительного акта СБСЕ норм, определенных в Декларации 1970 г. В данной связи более общий вопрос заключается в том, охватываются ли принципы Заключительного акта СБСЕ императивным принципом pacta suntservanda, а, в итоге, влечет ли несоблюдение или ненадлежащее соблюдение какого-нибудь принципа из Акта СБСЕ ответственность государств по международному праву.

Важность дать ответы на только что обозначенные вопросы диктуется и тем, что именно анализ предыдущего опыта строительства системы межгосударственного общения может быть положен в основу решения насущной проблемы о приведении существующей нормативной надстройки, выраженной, прежде всего, в принципах Заключительного акта СБСЕ, в соответствие с потребностями международных отношений, сложившихся в конце первого десятилетия XXI века в Европе. Д. А. Медведев отметил, что «одним из главных принципов нового договора о европейской безопасности должна быть норма о неделимости пространства безопасности независимо от существующих альянсов, необходимо включить в документ принципы контроля над вооружениями, меры по укреплению взаимного доверия и разумного сдерживания военного строительства. Кроме того, в рамках данного договора каждому подписавшемуся государству необходимо отказаться от размещения стратегических наступательных вооружений за пределами национальных территорий».⁵

В связи с вышеуказанным нам хотелось бы изложить свое видение проблематики темы, обозначенной в названии настоящей статьи. Однако мы не ставим перед собой цель юридически оценить иные (кроме как о принципах) положения Заключительного акта СБСЕ.

Юридическое значение международно-правового документа определяется, прежде всего, возможностью ссылаться на него как на акт, содержащий обязательные нормы, неисполнение или ненадлежащее исполнение которых влечет ответственность по международному праву. Выдвинутая Президентом РФ инициатива об изменении конфигурации нормативного регулирования международных отношений в Европе указывает на заключение именно международного договора. В связи с этим в первую очередь необходимо определить, является ли Заключительный акт СБСЕ международным договором.

Профессор Г. И. Тункин отмечал, что согласование воль государств в процессе создания нормы международного права касается как (1) правила поведения, так и (2) признания его в качестве правовой нормы. При формировании норм международного права вначале происходит согласование воль государств относительно правила поведения. При создании договорных норм это происходит посредством переговоров, при обсуждении на международных конференциях, в международных организациях и завершается принятием текста как окончательного. На этом заканчивается согласование воль государств относительно содержания договорной нормы международного права, но не заканчивается процесс ее становления. Важно подчеркнуть, что согласование воль государств относительно содержания договорной нормы еще не делает ее обязательной для государств.⁶

Не любое соглашение между государствами является международным договором; данный вывод был специально отмечен Комиссией международного права ООН.⁷ Таким образом, необходимо исследовать воли государств-участников Заключительного акта СБСЕ относительно признания за его положениями качества норм договорного международного права.

Как известно, Хельсинский процесс по своей природе носил политический характер, а большинство принимаемых в его рамках решений являлись лишь результатом достижения политических компромиссов, что представлялось более гибким инструментом, позволяющим находить приемлемые формулировки и оформлять согласованные позиции в условиях существовавшего на тот момент уровня отношений между государствами в Европе. Основной задачей Заключительного акта СБСЕ виделось то, что при помощи данного акта будут окончательно урегулированы все спорные вопросы между европейскими государствами, оставшиеся после Второй мировой войны, и, тем самым, будет подтверждена незыблемость европейского мира.

Таким образом, можно сделать вывод, что невозможно говорить о явно выраженной воле участвующих в Хельсинском процессе государств относительно признания за принципами Заключительного акта СБСЕ характера норм договорного международного права.

Можно также утверждать, что государства-участники Хельсинского процесса вполне сознательно стремились не придавать Заключительному акту СБСЕ качество международного договора. Так, специально было указано, что Акт СБСЕ не подлежит регистрации в соответствии ст. 102 Устава ООН. Правовым следствием такого решения явилось отсутствие права у государств-участников Заключительного акта СБСЕ ссылаться на него как на международный договор в каком-либо из органов ООН. Однако стоит отметить, что регистрация международно-правового акта в соответствии со ст. 102 Устава ООН не считается конституирующим признаком данного акта как международного договора. Поэтому решение государств-участников о нерегистрации Заключительного акта СБСЕ косвенно указывает на отсутствие у него качества международного договора.

Аргумент в пользу непризнания за Заключительным актом СБСЕ качества международного договора видится в отсутствии положений, определяющих порядок присоединения к Акту СБСЕ, порядок выхода из состава участвующих государств, механизм национально-правовой имплементации. В подтверждение данного тезиса укажем на высказывание представителя Госдепартамента США: «[п]олитические обязательства не регулируются международным правом, и правила, относящиеся к их соблюдению, изменению или отказу от них, отсутствуют».⁸

Профессор А. Я. Капустин в учебнике, приуроченном к 50летию Российской ассоциации международного права, охарактеризовал существующие в доктрине позиции относительно юридического значения Заключительного акта СБСЕ: «[н]екоторые предлагали рассматривать его (Заключительный акт СБСЕ – М. М.) в качестве международного соглашения, но, одновременно, не признавая в нем международного договора по смыслу Венской конвенции о праве международных договоров 1969 г. Подобный подход позволял отрицать юридический характер обязательств, вытекающих из него, признавая за ними лишь моральное или политическое значение. Близкую позицию занимали сторонники признания за Хельсинским актом значения акта «мягкого» права. Противоположную позицию занимали некоторые юристы, которые предлагали рассматривать Заключительный акт СБСЕ … в качестве договор[а] suigeneris. К ним примыкали те, кто, не отрицая политического характера обязательств, содержащихся в Заключительном акте, подчеркивали уникальный характер этого документа, который, по их мнению, оказал на европейское развитие влияние, во много раз превышающее значение большинства юридически обязательных договоров».⁹

Следует отметить, что некоторые юристы, подчеркивая уникальный характер Заключительного акта СБСЕ, по сути, противопоставляют такие категории, как важность и эффективность какого-либо акта и качество обязательности по международному праву. В данной связи можно привести хрестоматийный пример, когда моральные или религиозные нормы оказываются более эффективными регуляторами общественных отношений, однако, общепризнано, что данный факт не придает им качество права. Как видится, в рамках позиции, указывающей на уникальность Заключительного акта СБСЕ, ее сторонникам следует определить, каково влияние такой уникальности на юридическое значение положений Акта СБСЕ.

В проекте Комментария Комиссии международного права ООН к Статьям об ответственности государств за международно-противоправные деяния содержится следующий тезис: «[р]екомендации, сделанные органами международной организации или “не имеющие обязательной силы” соглашения, такие как Заключительный акт Хельсинского совещания от 1 августа 1975 г., могут выражать обязательства или нормы, которые не имеют целью быть юридически обязательными в качестве таковых». Нарушение таких обязательств или норм не порождает международно-правовую ответственность.¹⁰

Таким образом, можно утверждать, что на примере Заключительного акта СБСЕ мы имеем дело лишь с согласованием воль относительно правила поведения. Поскольку нет согласования воль государств относительно признания правила поведения в качестве правовой нормы, то Акт СБСЕ нельзя считать международным договором. Однако в данной связи не следует, впадая в крайность, приуменьшать или недооценивать элемент согласования воль относительно правила поведения, позволяющий говорить о том, что принципы Заключительного акта СБСЕ могут приобрести статус обычно-правовых норм.

В российской юридической литературе отмечается, что «… принципы (территориальной целостности государств; нерушимости государственных границ и уважения прав человека и основных свобод, включая свободу мысли, совести, религии и убеждений (три принципа) – М. М.), закрепленные, казалось бы, только для регионального (европейского) применения, тем не менее, с полным основанием могут считаться и считаются основными принципами международного права. Они нашли свое нормативно-правовое признание и закрепление в тысячах международных договоров универсального и регионального характера и в международной практике государств всех континентов».¹¹ К сожалению, содержание данного утверждения не раскрывается, поэтому нам остается лишь предложить свое видение механизма, в рамках которого объясняется приписывание трем принципам статуса основных принципов международного права.

Прежде всего, следует присоединиться к позиции проф. Ю. М. Колосова, который точно подметит, что принципы Заключительного акта СБСЕ не названы основными принципами международного права.¹²

Руководствуясь тезисом о том, что в международном праве нет ничего очевидного, но все должно быть подтверждено, следует указать, что ссылка на «тысячи» международных договоров универсального и регионального характера означает лишь, что закрепленные в таких документах принципы обязательны только как договорно-правовые для участвующих государств и с тем нормативно-правовым содержанием, как оно определено в тексте соответствующего договора. Применительно к региональным и двусторонним договорам следует сказать, что, если не установлено специально иное, они не обязывают участвующие государства применять данные принципы к государствам иных регионов.

Вероятно, в анализируемом на данном этапе утверждении о принадлежности трех принципов Заключительного акта СБСЕ к числу основных принципов международного права имеется в виду, что они в силу «признании[я] и закреплении[я] в тысячах международных договоров универсального и регионального характера и в международной практике государств всех континентов» приобрели такой статус и стали обязательными по международному праву как универсальные обычаи.

Прежде всего, отметим, что в the Asylum case (Colombia/Peru, 20.11.1950) Международный Суд ООН указал, что ссылающаяся на обычай сторона «должна подтвердить, что он установлен таким образом, что стал обязательным для другой стороны» (§ 276).

В ст. 38(1)(b) Статута Международного Суда ООН от 26.6.1945 г. международно-правовой обычай определяется как «всеобщая практика, признанная в качестве правовой нормы». В решении по Делу о континентальном шельфе (Libyan Arab Jamahiriya v. Malta, 3.6.1985) Международный Суд ООН заявил: «аксиомой является то, что элементы обычая в международном праве нужно искать, прежде всего, в практике и opiniojuris государств» (§ 27). По сути, данное утверждение Суда согласуется с концепцией проф. Г. И. Тункина о согласовании воль.

Предположим, что сами принципы Заключительного акта СБСЕ и нормы международных договоров, в которых нашли отражение данные принципы, могут составлять практику, свидетельствующую о согласовании воль относительно правила поведения. Возможно даже, что данная практика отвечает требованиям почти полного единообразия, широты и репрезентативности, как такие требования были определены Международным Судом ООН (например, в the North Sea Continental Shelf cases, 20.2.1969. § 74).

Однако вызывает серьезные сомнения способность данной практики пройти тест на соблюдение требования достаточной правовой убежденности (opiniojuris) государств в том, что такие принципы и их нормативное содержание имеют обычно-правовой характер. В данной связи следует обозначить два похода к оценке opiniojuris, выработанных Международным Судом ООН: (1) в некоторых делах (например, the Delimitation of the Maritime Boundary in the Gulf of Maine Area, Canada/United States of America. 1984. § 91-93) данный Суд делал вывод о наличии opiniojuris на базе имеющейся государственной практики или предыдущих судебных решений; (2) более «строгий» подход, заключающийся в необходимости поиска большего числа доказательствopinio juris(например, the Nicaragua case, 1986. § 14). В настоящей статье мы будем придерживаться второго подхода, что позволит избежать основного недостатка первого, методика которого в современных условиях может быть признана ненадлежащей для доказывания соответствующего факта.

Не в пользу opinio juris о признании за принципами Заключительного акта СБСЕ характера обычно-правовых норм свидетельствует все то, что было сказано нами ранее в связи с попыткой выявления у Акта СБСЕ качества международного договора. К этому также необходимо добавить следующее.

При оценке opinio jurisследует обратить особое внимание на то, что в настоящее время членами Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) являются 56 государств, т.е. за 35 лет, истекших с момента подписания Заключительного акта СБСЕ, количество членов организации увеличилось на 21. Это произошло за счет присоединения Албании и Андорры, распада Чехословакии. Позднее, начиная с 1992 г., 18 новых членов появилось в результате распада СССР и СФРЮ.

Взгляд на то, что принципы Заключительного акта СБСЕ распространяются на данные государства точно таким же образом, как на первоначальных участников Акта, представляется поверхностным. В действительности анализ самих положений Акта СБСЕ говорит о несколько ином. Так, его участники установили, что они «рассматривают как нерушимые все границы друг друга, как и границы всех государств в Европе». Толкование данного положения ставит под сомнение то, что первоначальные участники «рассматривают как нерушимые» границы вновь образовавшихся в Европе государств. Аналогичным образом ставится под сомнение факт того, что новые участники «рассматривают как нерушимые» свои (т.е. новые) границы. Ссылка на то, что первоначальные и новые государства никогда в соответствующей форме не оспаривали нерушимость границ вновь образовавшихся государств не может использоваться как прямое доказательство, поскольку данный вариант поведения мог быть вызван не только правовой убежденностью в существующей обязанности, но также и фактом осознания существования права (на притязание), которое просто не было реализовано (по самым различным причинам).

Представляется, что в международном праве не существует норм о правопреемстве в отношении акта рекомендательного характера, что также вызывает определенные трудности в выявлении opiniojuris вновь образовавшихся государств.

Большинство принципов Заключительного акта СБСЕ содержат ссылки на их применимость только в отношениях между государствами-участниками. Таким образом, даже положения самого Акта СБСЕ не обязывают (хотя бы даже и морально) государства придерживаться заданного варианта поведения в отношении неучаствующих государств (или неевропейских государств в случае с принципом нерушимости государственных границ). Соответственно, из только что сказанного невозможно вывести правовую убежденность в универсальности данных принципов.

Вызывает сомнения то, что можно вывестиopinio juris некоторых государств из факта их присоединения к СБСЕ/ОБСЕ. По сути, даже если признать, что присоединение влечет принятие обязательств, то сам их характер позволяет говорить о принятии новыми участниками лишь политических обязательств.

Доказывание обычно-правового статуса принципов Заключительного акта СБСЕ может осуществляться по двум направлениям: через признание принадлежности данных принципов к универсальным или к региональным обычаям. Как видится, сложно признать за тремя принципами Заключительного акта СБСЕ статус универсальных обычно-правовых норм.

По объективным причинам требования к формированию регионального обычая не такие высокие, поэтому, вероятно, целесообразно рассматривать три принципа как утвердившиеся в рамках Европы региональные обычаи. Однако даже если идти по такому пути, нельзя не учитывать приведенные выше доводы об отсутствии точно установленного opiniojuris. Кроме того, в теории и на практике существование региональных и локальных обычаев ставится под сомнение. Хотя в некоторых своих решениях (например, the Right of Passage over Indian Territory case, Portugal v. India, 26.11.1957. § 39-43) Международный Суд ООН ссылался на такие обычаи, представляется, что в рассматриваемых делах Суд, по сути, применял положения об одностороннем акте как источнике обязательств или доктрину эстоппель.

При раскрытии темы настоящей работы нельзя не затронуть возможную позицию Российской Федерации о природе обязательств, вытекающих из принципов Заключительного акта СБСЕ. Так, как видится, ничто не препятствует России считать их обязательными по международному праву. Однако в данной связи необходимо рассмотреть вероятные правовые последствия такой позиции.

Можно утверждать, что заявление РФ относительно юридического значения принципов Заключительного акта СБСЕ – это односторонний акт. Хотя в ст. 38 Статута Международного Суда ООН не указывается на односторонние акты субъектов международного права, сама практика государств показывает, что такие акты могут быть источником обязательств по международному праву. Данный тезис находит свое подтверждение и в судебной практике. Так, Международный Суд ООН в the Nuclear Tests case (New Zealand v. France, 20.12.1974) указал на то, что «заявление [сделать что-либо] … влечет принятие обязательства (по международному праву – М. М.) следовать данному варианту поведения» (§ 267-271).

Не отрицая, что такой односторонний акт является показателем opiniojuris Российской Федерации в пользу становления обычно-правовой нормы, необходимо констатировать, что до образования нормы такого характера Российская Федерация не сможет ссылаться на применимость по международному праву принципов Акта СБСЕ к своим отношениям с государствами, которые рассматривают данные принципы лишь как рекомендации. Напротив, такие государства могут указывать, что Российская Федерация в одностороннем порядке приняла на себя обязательства по Заключительному акту СБСЕ.

Как видится, в рамках данной ситуации необходимо учитывать следующий момент: если в принципах Заключительного акта СБСЕ содержатся нормы, которые отражают курс внешней политики Российской Федерации, нужно искать другие источники данных норм, которые являются обязательными для всех соответствующих государств; если не удается найти обязательные нормы, то следует добиваться их включения в новый международный договор.

В заключение хотим отметить, что ничто в настоящей статье не должно считаться нацеленным на преуменьшение значения принципов Заключительного акта СБСЕ. Проделанное здесь исследование необходимо для надлежащего понимания юридического значения данных принципов, а также для уяснения и учета на будущее при разработке «Хельсинки плюс» определенных недостатков совершения Акта СБСЕ.

Как мы установили, принципы Заключительного акта СБСЕ не могут самодостаточно считаться ни договорными, ни обычно-правовыми нормами. Однако в целом значение принципов Заключительного акта СБСЕ можно выразить в следующем:

1. их появление указало на то, что государства на определенном историческом этапе оказались способными сотрудничать друг с другом в целях обеспечения мира и безопасности в Европе;

2. данные принципы обозначили новый подход государств к решению вопросов безопасности в Европе;

3. хоть стоит признать отсутствие качества обязательности данных принципов по международному праву, нельзя не отметить, что они не просто рекомендуют определенное правило поведения, они признают правомерность соответствующих действий или бездействий, которые могли бы считаться неправомерными в ситуации отсутствия данных принципов;

4. данные принципы обозначили черты общего курса дельнейшего поступательного движения межгосударственного общения по вопросам безопасности и сотрудничеству в Европе. Следует отметить, что данное общение происходило и сейчас происходит с участием четырех постоянных членов Совета Безопасности ООН, что неизбежно повышает роль такого процесса;

5. положения Заключительного акта СБСЕ могут входить в процесс образования международно-правового обычая, составляя часть государственной практики и/или opiniojuris, другую часть должны образовывать обязательные по международному праву акты;

6. весь опыт имплементации Заключительного акта СБСЕ может быть учтен при заключении нового договора «Хельсинки плюс».

Хотя многие представители российской международно-правовой доктрины подчеркивают политический характер принципов Заключительного акта СБСЕ, все же российская наука придерживается позиции о существовании десяти основных принципов международного права. Нам представляется, что такая позиция вполне пригодна в учебных целях, однако не может считаться безупречной при доказывании соответствующего факта в рамках юридического процесса. Однако мы не исключаем возможности учета позиции российских ученых-международников согласно ст. 38(1)(d) Статута Международного Суда ООН о том, что могут быть применены «… доктрины наиболее квалифицированных специалистов по публичному праву различных наций в качестве вспомогательного средства для определения правовых норм».