Дело это рассматривалось Ростовским областным судом в 1975 году в выездном заседании в Краснодаре, потому что дело изначально было краснодарским. Был в Краснодаре в городском отделении милиции на Центральном рынке оперуполномоченный ОБХСС (отдел борьбы с хищениями социалистической собственности и спекуляцией - предшественники нынешних УЭПов - управлений по борьбе с экономической преступностью) Геннадий Степанюк. Будучи человеком энергичным и фанатиком милицейской работы, он изобличил группу взяточников в милицейских рядах, чем тут же снискал нелюбовь начальства и коллег. Придравшись к тому, что Степанюка застали в служебном кабинете в недвусмысленной позиции с дружинницей, его уволили из органов охраны общественного порядка (Так в то время назывались органы внутренних дел) за поступок, порочащий звание офицера советской милиции и заключавшийся во вступлении в интимную связь "с комсомолкой-дружинницей в служебном кабинете на вещественных доказательствах - коврах" (Вещественными доказательствами эти ковры были признаны ранее по другому делу). Справедливо полагая, что действительной причиной увольнения является не дискредитация "вещественных доказательств - ковров", а месть за осуждение коллег в милицейских мундирах, Степанюк стал обжаловать увольнение. Сотрудники министерства разделяли, по видимому, позицию своих краснодарских коллег и многочисленные жалобы Степанюка оставляли без удовлетворения. Шли месяцы, а Степанюк продолжал бомбардировать Министерство своими письмами. Но все на свете имеет конец, терпение сотрудников управления кадров МООП (так, соответственно, именовалось МВД) РСФСР - тоже. Когда Степанюк в одном из писем в сердцах написал: "Что же мне их обоих (имелись в виду начальник краевого УООП (как читатель должно быть догадался, УООП это тоже, что УВД) и его заместитель по кадрам) убить, что ли, а потом на суде рассказать всю правду?!", кадровики обрадовались и направили эти жалобы в прокуратуру края с просьбой возбудить в отношении Степанюка уголовное дело по признакам статьи 193 действовавшего тогда УК РСФСР, предусматривавшей ответственность за угрозу убийством по отношению к должностному лицу, примененную "в целях прекращения служебной или общественной деятельности или изменения ее характера в интересах угрожающего". Не надо удивляться тому, что дело это было возбуждено и после длительного расследования направлено в суд для рассмотрения. Трудно было ожидать иного: начальник краевого УООП был депутатом Верховного Совета РСФСР и членом бюро крайкома КПСС. Еще на следствии была сделана попытка заклеймить Степанюка как сумасшедшего, но, к чести краснодарских судебных психиатров, они не нашли у Степанюка никаких психических расстройств. Степанюк заявлял отводы краснодарским судам, отводы эти удовлетворялись. Когда служители краснодарской краевой Фемиды чуть ли не в полном составе оказались отведенными, дело председателем Верховного Суда РСФСР было направлено в Ростовский областной суд. Обеспечить участие в деле государственного обвинителя было поручено прокуратуре Ростовской области. Так я и оказался в качестве прокурора в этом процессе. Дело, как было сказано выше, рассматривалось в Краснодаре.

Суд с самого начала проходил неординарно. Сперва Степанюк обратился к суду с просьбой: "Товарищи судьи......". Но просьба его не была даже выслушана: "Мы Вам не товарищи!", - обрезал его председательствующий. "А как я должен обращаться к суду?" - "Надо говорить : "Граждане судьи" - "Я привык так обращаться к задержанным и требовать такого обращения к себе от задержанных. Я не преступник и не хочу обращаться к суду так, как к власти должны обращаться преступники". Кончился этот диалог тем, что Степанюк обращался к суду и прокурору так: "Достопочтенный суд! Многоуважаемый прокурор!" Можете себе представить как это воспринималось тогда, если и теперь еще, в эпоху нормативно установленного обращения к Конституционному Суду России "Высокий суд!", никак не укоренится в наших судах обращение к судье: "Ваша честь!". Определившись с этикетом, Степанюк (он был не под стражей) возмутился тем, что ему не предоставили стол - дабы разложить свои записи и кодексы. Просьба эта после некоторого препирательства с судом была удовлетворена. Так что в зале суда не только была скамья подсудимых, но целый мебельный гарнитур.

Виновным он себя, естественно, не признал. Объяснил, что сакраментальная фраза, инкриминированная ему как преступная угроза сразу двоим милицейским начальникам, объясняется запальчивостью и желаниям привлечь внимание министерства к краснодарским беззакониям, а вовсе не желанием путем угроз добиться восстановления на работе в милиции.

Я от обвинения отказался и попросил Степанюка за отсутствием состава преступления оправдать.

Речь прокурора

Товарищи судьи! Если верить обвинительному заключению, то перед нами очень опасный преступник. Шутка ли - угрожать убийством не кому-нибудь - самому Главному краснодарскому милицейскому начальнику и его заместителю! Да еще и осквернить священные ковры в статусе вещественных доказательств находившиеся в величественных стенах служебного кабинета! Если, однако же, верить подсудимому, то это вовсе и не было угрозой. Просто риторический вопрос, заданный, правда, в несколько экстравагантной форме, возможно и неуместной в официальном обращении в государственный орган, но употребленный им по запальчивости и потому извинительный. Как же на самом деле следует расценивать фразу Степанюка "Убить бы их обоих, что ли?", содержащуюся в знаменитом письме в Министерство охраны общественного порядка РСФСР, том самом письме, которое лежит сейчас перед Вами на судейском столе? Можно ли квалифицировать эти слова как уголовно наказуемую угрозу убийством? Вправе ли мы подвергать Степанюка за эти слова уголовному наказанию?

Надругательство над "вещественными доказательствами - коврами", супружеская неверность Степанюка и обоснованность его увольнения, которым так много внимания уделено было и на предварительном следствии, могли бы привлечь и мой интерес, если бы я счел доказанным, что упомянутая фраза в письме Степанюка Министру охраны общественного порядка РСФСР может считаться угрозой должностным лицам в том смысле, который придает этому понятию статья 193 УК РСФСР.

Итак, Степанюк не отрицает, что письмо написано им, что, написав: "их обоих", он имел в виду начальника краевого УООП Мезикова и его заместителя по кадрам Карагодина, подтвердила это и почерковедческая экспертиза. Казалось бы что еще нужно для признания Степанюка виновным? И задача прокурора упрощена до предела - вина доказана, осталось только предложить суду размер наказания, которое следует применить к подсудимому.

Но нет! Доказав, что эту угрожающую фразу написал подсудимый, надо еще убедиться в том, что эти действия уголовный закон признает преступлением. Иными словами: содержат ли действия подсудимого все признаки состава преступления? В данном случае необходимо установить не только тот факт, что угрожающую фразу написал подсудимый, но и реальность этой угрозы: насколько реально воспринимали ее Мезиков и Карагодин, считал ли подсудимый, что они воспримут эту угрозу как реальную, и что он сделал для того, чтоб они ее восприняли ее именно таким образом.

Думается, что как раз этого, не смотря на тщательность, я бы даже сказал дотошность исследования материалов дела в судебном заседании, мы не установили. Надо напомнить, что предварительное следствие, длившееся почти год, не оставило без внимания ничего, что могло иметь хоть мало-мальское отношение к делу. Уж кажется здесь собраны материалы, позволяющие узнать не только что написал Степанюк, но и что он думал и даже что еще только собирался подумать. Все эти материалы Вами исследованы, в деле не осталось ничего что Вами не исследовано. Нет и ничего такого, что надо было бы исследовать дополнительно.

Из всех исследованных в судебном заседании материалов следует, что Степанюк не вкладывал в упомянутую фразу реальной угрозы. Эти слова действительно были написаны им в запальчивости, т. к. он считал себя необоснованно уволенным из мести за разоблачение группы взяточников в милицейских мундирах. Возмущенный бесчисленными отказы Министерства на свои жалобы, он понял, что нужно использовать какие-то неординарные, необычные формулировки, чтоб привлечь внимание к той несправедливости, о которой писал.

В крамольной фразе не утверждается, что если Мезиков и Карагодин не выполнят каких-то условий Степанюка, то они будут им убиты. Фраза эта носит отвлеченно- предположительный характер и реальной угрозы не содержит. .

Более того, обязательным признаком состава преступления, предусмотренного статьей 193 УК РСФСР является направленность угрозы на прекращение либо изменение служебной деятельности потерпевшего в интересах того, кто угрожает. Не всякая угроза должностному лицу влечет уголовную ответственность, но только "примененная в целях прекращения служебной или общественной деятельности или изменения ее характера в интересах угрожающего". А этой-то взаимосвязи между угрозой и деятельностью Мезикова и Карагодина письмо Степанюка как раз и не содержит. Он свое письмо посылал не им, а в министерство. И не для того, чтоб Мезиков с Карагодиным испугавшись восстановили его на работе, а чтоб министерство, разобравшись с краснодарскими милицейскими деятелями их наказало, а в отношении Степанюка восстановило справедливость.

Он не думал даже о том, что его письма будут прочитаны теми, на кого он жаловался. Степанюк мог, конечно, догадаться, что в России, увы!, в нарушение российских же законов жалобы на чиновников, тем более руководящих, не принято проверять без участия тех, на кого жалуются. Мог, конечно, догадаться, но не был обязан знать, что содержание его писем будет доведено до сведения тех, для чьих глаз они вовсе не предназначались. Эти несостоявшиеся догадки вменить Степанюку никак нельзя. Но все это, собственно говоря, менее всего относится к последней жалобе Степанюка, той самой, которая и есть по сути предмет нашего судебного разбирательства. Эта жалоба вообще не рассматривалась. Теми, кому была адресована, жалоба была тут же переправлена в прокуратуру Краснодарского края. Мезиков и Карагодин узнали о ней уже после возбуждения уголовного дела - так что, если бы даже угроза и носила реальный характер, обвинять Степанюка можно было бы не в угрозе должностным лицам, а лишь в покушении на это преступление. Фактически же не было и покушения.

Итак, то, что инкриминировано Степанюку, реальной угрозы потерпевшим, направленной на изменение их деятельности в его интересах, не содержит. Из этого следует, что Степанюк должен быть оправдан за отсутствие в его деянии состава преступления.

Итак, я отказался от обвинения. Защитник, естественно, разделил эту позицию. Суд, однако, с нами не согласился и направил дело на доследование. Я принес в Судебную коллегию по уголовным делам Верховного Суда РСФСР частный протест, в котором предлагал определение о доследовании отменить и дело производством прекратить. Протест мой заместителем прокурора республики был отозван, о чем я был извещен пространным письмом, вызвавшим недоумение и усмешки у меня и моих коллег по отделу: в письме сообщалось, что Степанюку было предъявлено обвинение "в угрозе убийством должностным лицам через третьих лиц предположительно", а если я считаю, что дело надо прекратить, то получив его на доследование, я и получил, дескать, такую возможность. Недоумение мое было вызвано тем, что к расследованию я никакого отношения не имел, дело возвратили Краснодарскому краевому прокурору и прекратить его я, соответственно, никак не мог. Усмешки же были вызваны абсурдностью квази юридической конструкции об "угрозе убийством через третьих лиц предположительно". Через некоторое время я получил от Степанюка письмо. Он сообщал, что краевая прокуратура дело прекратила по не реабилитирующим основаниям - за утратой обвиняемым общественной опасности ввиду изменения обстановки (ст. 6 УПК РСФСР). Степанюк не был согласен с таким решением и спрашивал совета. Я посоветовал ему обратиться в Прокуратуру Союза и сам тоже туда написал. Наши усилия увенчались успехом, дело было истребовано в Прокуратуру Союза ССР, где и было прекращено за отсутствием в действиях Степанюка состава преступления.