В качестве предисловия
В пьяной драке убивают человека. Виновного осуждают
по статье Уголовного кодекса, которая предусматривает
ответственность за умышленное убийство. А как должен
отвечать политик, в результате решений и действий которого
погибают сотни и тысячи людей?
Поиску ответа на этот
вопрос и посвящена предлагаемая Вашему вниманию статья
бывшего координатора государственных обвинителей по делу
о ГКЧП, бывшего прокурора центральных аппаратов
Прокуратур СССР и Генеральной прокуратуры РФ, а
ныне адвоката МКА «Адвокатская Палата» и активного
члена нашего ЮрКлубаНазарова О.В.
Публикуется впервые.
Власть и уголовный закон
Напомню уважаемым читателям, особенно молодым, что 19 августа 1991 года на улицах Москвы появились танки, было объявлено об образовании Государственного Комитета по чрезвычайному положению (ГКЧП). Впоследствии, в связи с этими событиями, к уголовной ответственности был привлечен ряд высших должностных лиц СССР, высших партийных функционеров КПСС, высших военачальников и других лиц, вошедших в состав указанного органа, а именно: Янаев Г.И., Лукьянов А.И., Павлов В.С., Крючков В.А., Язов Д.Т., Шенин О.С., Бакланов О.Д., Варенников В.И., Плеханов Ю.С., Генералов В.В., Тизяков А.И. и Стародубцев В.А.
В последующем генерал Варенников В.И. был оправдан судом за отсутствием в его действиях состава преступления, а дело в отношении всех остальных лиц прекращено в связи с актом амнистии.
Казалось бы, дело о ГКЧП безвозвратно кануло в Лету, и после октября 1993 года с расстрелом из танковых пушек парламента, возвращаться к нему с целью показать в неблагоприятном свете фигурантов этого Комитета- занятие бесперспективное и еще больше- безнравственное.
Однако приходится это делать, поскольку новейшая История не дает нам иных примеров уголовно-правовой оценки деяний высшего руководства нашей страны в сфере государственно-властных отношений, а действия власти, пришедшей на смену коммунистической, власти так называемых «демократов», заставляют меня, как очевидца первого процесса над Крючковым, Язовым и другими, вернуться к теме осуществления властных полномочий в ее уголовно-правовом аспекте.
Так уж сложилось, что действия руководителей высшего эшелона власти оцениваются у нас, в основном, с позиций политической целесообразности. Такой подход понятен, поскольку годами и десятилетиями закон существовал только для так называемых «рядовых тружеников». Для работы правоохранительных, судебных органов именно с этой категорией населения и оттачивались юридические формулировки и понятия.
При этом само собой разумелось, что действия высших руководителей КПСС и государства, к каким бы тяжким последствиям для народа и государства они не приводили, в случае только одной лишь попытки где-либо и кем-либо оценить их по Закону, приводили к отправлению таких смельчаков в психушку, либо в места лишения свободы по обвинению в пресловутой клевете на советский государственный и общественный строй.
Сейчас, как представляется, говорить на такие темы пока еще можно.
Но, наверное, продолжаться это будет недолго...
Поскольку общественность уже никогда, видимо, не будет иметь возможность узнать из каких-либо судебных решений о правовых аспектах событий августа 1991 года (политических суждений о них было с избытком), это дает мне право, как одному из очевидцев первого процесса по делу ГКЧП, в ходе которого удалось допросить основных участников общественного противостояния тех дней, поделиться некоторыми своими впечатлениями и оценками, вынесенными непосредственно из зала, где проходили заседания Военной коллегии Верховного Суда Российской Федерации.
Тем более, что правовые алгоритмы в оценке событий тех дней, представляются вполне применимыми и к действиям власти, пришедшей на смену власти коммунистической.
Итак, как и следовало ожидать, ни один из подсудимых не признал себя виновным в совершении каких-либо преступлений. Напротив, они полагали свои действия даже общественно полезными, а допущенные при этом отступления от Конституции СССР и советских законов- вынужденными, продиктованными состоянием КРАЙНЕЙ НЕОБХОДИМОСТИ, существо которой было изложено в то время в статье 14 УК РСФСР. Согласно этой норме, напомню читателям, не являлось преступлением действие, хотя и подпадающее под признаки деяния, предусмотренного Особенной частью кодекса, но совершенное в состоянии крайней необходимости, то есть для устранения опасности, угрожавшей интересам Советского государства, общественным интересам, личности или правам данного лица или других граждан, если эта опасность при данных обстоятельствах не могла быть устранена другими средствами и если причиненный вред является менее значительным, чем предотвращенный вред.
Конкретная мотивация действий состоянием крайней необходимости заключалась в том, что все предпринятое ими в августе 1991 года было обусловлено стремлением сохранить СССР, реализовав при этом волю народа, выраженную на референдуме 17 марта 1991 года, который в большинстве своем утвердительно ответил на вопрос: «Считаете ли Вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик как обновленной федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности?».
О жульническом и противоправном характере вопроса, поставленного на этот референдум, я уже писал в «Независимой газете» от 8 сентября 1994 года, сказано о нем и в протесте на приговор по делу Варенникова В.И., который полностью опубликован в этой же газете 16 сентября 1994 года. Сейчас же я бы хотел остановить внимание читателей на тех конкретных аргументах, которыми подсудимые обосновывали состояние крайней необходимости, в котором, якобы, находились, и показать, насколько они, эти аргументы, были в противоречии с теми требованиями, которые заложены в уголовном законе применительно к институту крайней необходимости.
Говоря о крайней необходимости, как об обстоятельстве, исключающем уголовную ответственность за вмененные преступления, бывший председатель КГБ СССР Владимир Александрович Крючков утверждал, что его с товарищами по работе вынудила предпринять необходимые меры по пресечению противоправных действий «неуклонно проводившаяся ОПРЕДЕЛЕННЫМИ силами линия на незаконное, НАСИЛЬСТВЕННОЕ изменение существовавшего тогда конституционного строя». Конец цитаты.
Кто же они такие, эти ОПРЕДЕЛЕННЫЕ силы, проводившие линию на незаконное, НАСИЛЬСТВЕННОЕ, по словам В.А. Крючкова, изменение существовавшего конституционного строя, или другими словами, совершившие (совершавшие) государственное преступление?
Не называя их поименно, подсудимый в ходе судебного разбирательства выбрал критиковавшуюся им же линию поведения бывшего Президента СССР Горбачева, стараясь как можно больше завуалировать существо и не отвечать прямо на поставленные вопросы, вспомнив, видимо, известную каждому с детства игру по правилам: «да» и «нет» не говорить, «черное» и «белое»- не называть.
Что ж, он вправе был делать это, осуществляя таким образом свое право на защиту от предъявленного обвинения.
Обвинители тогда потеряли надежду получить от бывшего председателя КГБ конкретные ответы на все поставленные вопросы и оставили его в покое, не желая вызвать его гнев по этому поводу с очередным напоминанием с его стороны, что сейчас-де, не 37- год, что Генеральный прокурор - не Андрей Януарьевич Вышинский, и что суд и прокуратура имеют дело отнюдь не с мелким уголовником.
Однако попытаюсь логически, без «словоблудия», как говаривал в судебном заседании уважаемый Владимир Александрович, основываясь на его же показаниях в процессе, вывести, о ком, собственно, конкретно велась им речь.
«Союз разваливался действиями узкой группы лиц»,- утверждал он.
«Группа лиц решила покончить с нашей державой»,- пояснял подсудимый в другом месте своих показаний в суде.
«Небольшое, но агрессивное по своему характеру меньшинство»,- называл он в другом случае тех, кто проводил линию на НАСИЛЬСТВЕННОЕ изменение существующего строя.
С учетом этих и других его показаний становится очевидным, что в данном случае речь велась, наряду с прочими, о Президенте РСФСР и его окружении. Пассивную же помощь этой группе по развалу СССР, по словам Крючкова, оказывал Президент СССР.
Возникает вопрос: а как же должен был действовать в условиях «проводившейся узкой группой лиц линии на НАСИЛЬСТВЕННОЕ, СОЗНАТЕЛЬНОЕ, ЦЕЛЕНАПРАВЛЕННОЕ и ПРЕСТУПНОЕ разрушение СССР» сам Председатель КГБ СССР, признавший себя ответственным за состояние законности в стране и охарактеризовавший себя как ярого защитника Конституции СССР и советских законов?
Сам он считал, что прилагал ВСЕ усилия для предотвращения скатывания страны к опасному рубежу. «Я не молчал,- говорил он,- и поднимал свой голос. В частности, о положении страны я сделал доклад на закрытой сессии Верховного Совета СССР 17 июня 1991 года… Там было сказано ВСЕ». Конец цитаты.
А теперь давайте посмотрим, выполнил ли он хоть малую часть из того, что предписывал ему закон.
Как орган дознания, председатель КГБ СССР, располагая информацией о совершении государственного преступления, направленного на насильственное свержение существующего строя, обязан был (о чем я уже писал в «Независимой газете» от 20 сентября 1994 года), возбудить по этому факту уголовное дело, провести силами подчиненных ему дознавателей неотложные следственные действия и передать дело для дальнейшего расследования в следственное подразделение, либо сделать это сразу по возбуждении дела. Если бы в ходе расследования появились доказательства совершения государственного преступления Президентом РСФСР, Президентом СССР, или кем-либо из депутатов, следовало принять, опираясь на собранные доказательства, предусматривавшиеся Конституциями СССР и РСФСР меры к отрешению указанных лиц от должности, а в отношении депутатов, с целью преодоления их иммунитета, опираясь на собранные доказательства, принял бы соответствующие меры Генеральный прокурор СССР.
Что касается простых смертных, в отношении которых нашлись бы доказательства совершения государственного преступления, то при вмешательстве Председателя КГБ СССР нечего и говорить о том, что они в мгновение ока оказались бы там, где должны быть по закону.
Эти меры для Председателя КГБ СССР действительно являлись бы исчерпывающими, поскольку соответствали определенным законодательством его процессуальным и должностным обязанностям. Последние вытекали из содержания пункта 4 статьи 2 Закона СССР от 16 мая 1991 года «Об органах государственной безопасности в СССР», согласно которому к основным направлениям деятельности органов государственной безопасности наряду с прочими относились: предупреждение, выявление и пресечение преступлений, расследование которых отнесено законом к ведению органов государственной безопасности…
Исходя из показаний Крючкова, ему было известно о преступных действиях группы лиц, которые были направлены на развал СССР, задолго до планировавшегося юридического закрепления распада на Ново-Огаревской встрече.
Как высшему должностному лицу в органах безопасности СССР, ему никто не мог воспрепятствовать в принятии в этой связи предусмотренных законом мер. Полномочий для этого, по собственному признанию Крючкова, у него, как у Председателя КГБ, хватало. Не лишним в этой связи будет и напоминание, что это были полномочия не оперуполномоченного регионального управления КГБ, а высшего руководителя названного всемогущего органа государственной безопасности, во власти которого находились такие силы и средства, которые позволяли применить предусмотренные законом меры не только с максимальной эффективностью, но и в предельно сжатые сроки.
Более того, в лице других так называемых силовых министров, а также в ЦК КПСС, он бы нашел, как показали последующие события, верных единомышленников, которые, несомненно, поддержали бы его в указанных акциях, не требовавших введения чрезвычайного положения, а также танков и десантников на улицы Москвы.
Подтверждением тому являются и показания бывшего Секретаря ЦК КПСС Шенина, который, не являясь юристом, тем не менее полагал, что развал Союза можно было предотвратить, возбудив уголовное дело в отношении ряда должностных лиц, действовавших в направлении разрушения этого государства. Правда, он почему-то считал это прерогативой органов прокуратуры, хотя в соответствии со статьей 126 УПК РСФСР дела о государственных преступлениях были подследственны и органам государственной безопасности, которые возглавлял Владимир Александрович Крючков, располагавший как никто в СССР все полнотой информации о действиях лиц, проводивших линию на «насильственное»,- как он утверждал,- свержение существующего строя и бывший обязанным принимать все предусмотренные законом меры к пресечению этих преступных действий.
Шенин мог и не знать этих юридических тонкостей, для Крючкова же сказанное не могло не быть тривиальной истиной.
Несмотря на это, законных мер с целью пресечения противоправных действий и устранения таким образом опасности развала СССР, Председателем КГБ не предпринималось.
С учетом изложенного, показания Крючкова о том, что он «прилагал все усилия для предотвращения скатывания страны к опасному рубежу», действительности не соответствуют и предпринятые им незаконные меры не могут быть признаны совершенными в состоянии крайней необходимости, поскольку при данных обстоятельствах опасность развала СССР, как это видно, могла быть устранена другими средствами.
Кстати говоря, в этом же признался, противореча себе, и сам Владимир Александрович, высказавший в судебном заседании сожаление, что не принял мер к своевременной постановке перед высшим представительным органом СССР вопроса об отрешении Горбачева от должности Президента и привлечении его к ответственности.
Наконец, если были известны конкретные лица, «неуклонно проводившие линию» на НАСИЛЬСТВЕННОЕ изменение существовавшего тогда конституционного строя, как говорил Крючков, и если имелись реальные основания опасаться безотлагательного осуществления исходившей от них угрозы насильственного посягательства, имевшего целью уничтожение СССР, как единого государства, у Председателя КГБ СССР было право на необходимую оборону, реализация которого не требовала соблюдения каких-либо процессуальных формальностей, а допускала немедленное применение насилия и оружия, но только к этим лицам, а не к каким-либо другим, как это случилось в августе 1991 года в Москве.
Право действовать таким образом предоставлялось статьей 13 Уголовного кодекса РСФСР, а также статьей 15 Закона СССР «Об органах государственной безопасности в СССР».
Таким образом, если исходить из показания В.А.Крючкова о наличии угрозы НАСИЛЬСТВЕННОГО изменения существовавшего строя, помимо фактически примененных, в распоряжении Председателя КГБ СССР и других «патриотов-государственников», как он называл своих соратников по ГКЧП, имелись иные средства, применение которых было возможным без причинения вреда третьим лицам, что также свидетельствует об отсутствии состояния крайней необходимости, о которой так много и с таким пафосом говорилось в судебном процессе.
Если же предположить, что показания Крючкова о наличии у оппозиции планов НАСИЛЬСТВЕННОГО свержения существовавшего конституционного строя являются ложными, но посягательство как таковое, все-таки имело место, то вред, который Крючков и Ко стремились предотвратить (имеется в виду предотвращение развала СССР), оказался менее значительным, чем вред фактически причиненный, в связи с чем совершенное подсудимыми согласно ст. 14 УК РСФСР также не может быть признано содеянным в состоянии крайней необходимости.
Правда, Крючков в своих показаниях выразил на этот счет иное мнение, пояснив, что нарушение прав Горбачева в Форосе проигрывает в значимости по сравнению с развалом Советского Союза.
Знакомая песня.
Сначала большевики, в угоду идее построения «светлого будущего» для всех трудящихся, физически уничтожили, либо содержали в концентрационных лагерях миллионы «классовых врагов», не гнушаясь при этом превентивными задержаниями, арестами, а также уничтожением ни в чем не повинных заложников.
Вслед за большевиками к точно такой же практике, но в угоду другой абстрактной идее- обеспечению господства арийцев, прибегли немецкие фашисты.
И вот, спустя почти полвека после победы над последними, член КПСС и Председатель КГБ СССР не только идет на превентивное задержание народных депутатов, а также на незаконную изоляцию Президента страны во имя «недопущения развала Советского Союза», но и оправдывает эти свои действия стремлением к «высокой цели».
Следуя логике уважаемого Владимира Александровича, вполне можно было бы признать нормальным явлением незаконное превентивное задержание не пяти человек, как случилось в августе 1991 года, а 5 миллионов. Например, всего населения прибалтийских республик, которые слишком уж рьяно, вопреки Конституции СССР и советским законам, стремились в самоопределению, государственной независимости и публично призывали к этому.
Нет никаких сомнений в том, что нечто подобное действительно произошло бы и в Москве, не потерпи путч провал. Не зря ведь комендант Москвы проштамповал своей печатью и скрепил своей подписью не одну сотню чистых бланков о задержании, в которые оставалось проставить только фамилии.
В этой связи уместным будет, как представляется, процитировать фрагмент книги Владимира Жириновского «Последний бросок на юг», которая, на мой взгляд, очень наглядно демонстрирует сущность тоталитарной идеологии безотносительно к тому, какой цвет больше по душе ее носителям- красный или коричневый.
Итак, «…может быть и нужно пойти на какое-то ущемление прав…граждан,-писал Жириновский,- но они сохраняют себе жизнь, и свой образ жизни полностью. При этом устанавливается спокойствие для миллионов людей, исключается опасность их истребления, ущемления в чем-либо…» (стр.77-78).
Как ни странно, нечто подобное говорил и бывший «демократический» руководитель федеральной службы контрразведки Сергей Степашин, который допустил возможность нарушения прав человека «но в интересах 99 процентов остального населения» (см. «Известия» от 17 июня 1994 года, статью Евгении Альбац «Не полетят ли щепки?»).
Не знаю уж, как остальные читатели, а я при этом чувствую себя полностью дезориентированным и часто не могу понять, где и в какое время живу, а уж если говорить о цветоощущении, то не различаю уже не только красный и коричневый, но и бело-сине-красные оттенки…
Если бы обвинителям все-таки пришлось выступать в прениях по делу ГКЧП, то с учетом сказанного следовало бы, как мне представляется, обратить внимание суда на допуск к власти людей, занимающих ключевые посты в государстве и исповедующих при этом идеологию, стержнем которой являются пренебрежение законными правами человека и насилие, как обстоятельство, способствовавшее совершению ими с использованием своих властных полномочий преступлений, в основе которых и лежало применение указанных идеологических установок в достижении политических целей.
В соответствии с уголовно-процессуальным законодательством от суда можно было бы потребовать вынесения в данном случае вместе с приговором и адресованного властям частного определения. Более того, уроки этого дела могли вполне послужить основанием для внесения Верховным Судом РФ в порядке законодательной инициативы соответствующего законопроекта.
О том, что я не совершаю ошибки в оценках хотя бы в отношении Крючкова и Язова, свидетельствуют и руководящие разъяснения Пленума Верховного Суда СССР, действовавшие в России на момент вменения им изложенных в обвинительном заключении действий.
Так, на языке права задержание определялось как ограничение свободы человека и наряду с нанесением побоев, причинением телесных повреждений, а также физической боли, называлось НАСИЛИЕМ (см.п. 12 постановления Пленума Верховного Суда СССР №4 от 30 марта 1990 года «О судебной практике по делам о злоупотреблении властью, халатности и должностном подлоге»).
Фактическое использование в 10-миллионном городе не на параде, а в условиях незаконно объявленного чрезвычайного положения танков, боевых машин десанта, другой техники и вооруженных военнослужащих «для предупреждения нежелательных эксцессов»,- как определили цель введения войск в Москву В.А.Крючков и Д.Т.Язов, на языке того же права (см. п.12 упомянутого постановления), называлось ПРИМЕНЕНИЕМ ОРУЖИЯ, поскольку войска были использованы в целях устрашения населения и создавали реальную опасность для жизни и здоровья москвичей.
Таким образом, заговорщики, при всем желании показать в суде благородство целей и применявшихся средств, фактически использовали вульгарное НАСИЛИЕ и применяли в отношении собственного народа ОРУЖИЕ.
Между тем, никакой опасности насильственного изменения государственного строя и ликвидации СССР, пусть даже и вне рамок, определенных Конституцией и законадательством, устанавливающим порядок выхода из СССР, не имелось ранее, не существовало и по состоянию на август 1991 года, что со всей очевидностью подтверждают общеизвестные обстоятельства распада СССР, происшедшего отнюдь не в результате вооруженных переворотов в обретших суверинитет союзных республиках, террористических актов, вредительства и тому подобных насильственных преступлений, а сугубо мирными, парламентскими методами, путем свободного и демократического волеизъявления.
По существу эти обстоятельства подтвердили в своих показаниях в суде и бывший секретарь ЦК КПСС Шенин, пояснивший, что имел место «тихий» государственный переворот, а также бывший председатель КГБ СССР Крючков, который, отвечая 19 января 1994 года на вопрос подсудимого Павлова, показал, что под попыткой государственного переворота в России он понимает совокупность действий, включающую в себя разрушение «на виду у всех» Конституции СССР и советских законов; игнорирование воли народа, выраженной на референдуме 17 марта 1991 года, а также подготовку проекта нового Союзного договора, подписание которого привело бы с неизбежностью к развалу СССР.
Как видно, ни о каких планах насильственного государственного переворота, которые, по словам Павлова, еще в мае-июне 1991 года якобы разрабатывало российское руководство, Крючков не говорил, хотя уважаемый Валентин Сергеевич явно рассчитывал, что самый информированный в бывшем СССР человек утвердительно ответит на его наводящий вопрос.
Само возникновение этого вопроса представляется мне показательным, поскольку свидетельствует о том, что и среди наиболее рационально рассуждавших подсудимых существовало понимание невозможности проведения войсковых операций в отношении мирно настроенных политических оппонентов.
Придерживаясь точно такого же мнения, считаю, что принятые заговорщиками в августе 1991 года меры, ко всему прочему были и явно неадекватными, поскольку никакая опасность ненасильственного изменения государственного строя, не может устраняться насилием, применением оружия или угрозой применения таковых.
Эта точка зрения основана на убеждении, согласно которому причиняемый физический вред, а равно ограничение прав и свобод человека, не могут быть оправданы необходимостью защиты от НЕНАСИЛЬСТВЕННОГО посягательства на «государственное устройство», «единство государства» и т.п. абстрактные объекты, поскольку при сопоставлении ценности приведенных объектов с жизнью, здоровьем, правами и свободами конкретного человека, предпочтение должно быть всегда отдано последним.
Думается, в данном случае уместной будет еще одна выдержка из упомянутой статьи Евгении Альбац, вопрошавшей: «Неужели нам, пережившим за 70 с лишним лет все, что мы пережили,- нам с нашим опытом надо объяснять, что ИДЕЯ, БУДТО ПРАВАМИ ЧЕЛОВЕКА МОЖНО ПОСТУПИТЬСЯ РАДИ ВЫСШИХ ЦЕЛЕЙ ГОСУДАРСТВА, ВСЕГДА В ИСТОРИИ РОССИИ ОБОРАЧИВАЛАСЬ ПОЛИТИЧЕСКИМ ТЕРРОРОМ И ДИКТАТУРОЙ…?».
На указанную точку зрения, в отличие от бывшего председателя КГБ СССР Крючкова, бывшего секретаря ЦК КПСС Шенина и других подсудимых, пренебрежительно отнесшихся к понятию «общечеловеческие ценности», что видно из их показаний в первом процессе, встал даже наш бывший и далеко не самый демократичный российский законадатель, все-таки отказавшийся от привычки ставить классовые интересы в шкале ценностей выше интересов личности, и приблизившийся в этом отношении к мировым гуманным стандартам, согласно которым права и свободы личности признаются приоритетными в ряду других ценностей цивилизованного сообщества людей.
Убедительно, на мой взгляд, иллюстрируют сказанное, изменения, происшедшие с редакцией ст. 70 УК РСФСР. Так, если до 1989 года считалась преступной и преследовалась в уголовном порядке, т.е. путем ущемления прав и свобод граждан, любая антисоветская агитация и пропаганда, проводимая в целях подрыва и ослабления Советской власти, то начиная с 1989 года указанные действия стали признаваться преступными только в случае, если были сопряжены с публичными призывами к НАСИЛЬСТВЕННЫМ свержению или изменению строя.
С учетом изложенного, на август 1991 года правомерным можно было признать лишь такое применение насилия государственными силовыми структурами, которое было направлено на нейтрализацию насильственных действий оппозиции по изменению государственного строя, создания этой же оппозицией опасности путем применения насилия иным интересам государства, а равно пресечение призывов к насильственному свержению и изменению существующего конституционного строя.
Другими словами, в сфере политического противоборства только насилие или реальная угроза его применения могли и могут вызвать ответную, признаваемую правомерной при соблюдении всех необходимых условий, насильственную реакцию властей.
В исследованной ситуации не приходилось говорить о наличии в Москве насильственных проявлений, которые имели бы целью свержение существующего строя.
Наличие таких проявлений не подтвердили в суде ни Крючков, ни Язов.
Тем не менее, войска в столицу все-таки были введены. И не только жизнь и здоровье оппозиции в лице руководства РСФСР, но и жизнь и здоровье миллионов москвичей и гостей столицы были подвергнуты реальной угрозе в результате психического воздействия самим пребыванием в городе не на параде, не на похоронах военачальника, и не в патруле, а в условиях явно незаконно объявленного чрезвычайного положения, танков, боевых машин десанта, другой техники и вооруженных военнослужащих, поскольку войска в принципе только и предназначены при таких обстоятельствах для причинения вреда указанным объектам.
Это хорошо понималось людьми, в связи с чем (а отнюдь не в результате «провокации Ельцина», как выразился в суде Шенин), около Белого Дома собрались тысячи людей, вокруг Белого Дома строились баррикады, а его защитники вооружались. И ничего противоправного в этом, как стремились убедить участников процесса подсудимые, не было, поскольку люди готовились к сопротивлению неправомерным ВООРУЖЁННЫМ действиям заговорщиков. Подтверждением реальности угрозы является и гибель трёх человек, вошедших в соприкосновение с источником повышенной опасности, которым была боевая машина десанта с экипажем, нацеленным на выполнение поставленной задачи и не имеющим никакого опыта действий в условиях большого города и сложившейся в нём по вине заговорщиков психологической и общественно-политической обстановки.
Кстати говоря, сама такая обстановка, даже при отсутствии действительных оснований опасаться штурма Белого Дома, давала обильную пищу для возникновения панических слухов об этом.
Наконец, нельзя забывать, что когда речь ведётся о «сохранении Союза» или о «развале СССР», то с правовой точки зрения под этим должно подразумеваться определённое состояние договорных отношений между субъектами, этот Союз составлявшими.
Кстати говоря, именно как договорную понимали природу этого государства ГКЧПисты , что видно из текста «Обращения к советскому народу», в котором обещалось провести обсуждение нового Союзного договора.
В этой связи возникает вопрос, а каким, собственно, образом можно было с помощью танков, десантников и чрезвычайного положения создать «спокойную обстановку» для осмысления этого важнейшего акта, как говорилось в Обращении, или побудить какой-либо субъект не расторгать старый или присоединиться к новому договору?
Очевидно, что войска в этом деле не советчики, поскольку в соответствии с нормами отечественного гражданского, а также международного частного и общего права, договоры, заключённые под влиянием насилия или угроз, признаются недействительными.
Кроме того, если исходить из текста упоминавшегося «Обращения к советскому народу» и поверить, что ГКЧПисты действительно намеревались дать народу возможность ОПРЕДЕЛИТЬСЯ по проекту нового Союзного договора, а также предоставить народу право решать, каким быть общественному строю, то сделать это можно было только путём проведения референдума, который также не мог быть осуществлён под влиянием насилия и угроз, о чём прямо говорилось в статье 30 Закона СССР от 27 декабря 1990 года «О всенародном голосовании (референдуме СССР)», которая предусматривала за подобные действия уголовное наказание, в том числе и лишение свободы на срок до пяти лет.
С учётом изложенного, предпринятые членами ГКЧП Крючковым и Язовым меры, связанные с вводом войск в Москву, объявлением в столице чрезвычайного положения, направлением дополнительных вооружённых подразделений КГБ и представителей МО в Ленинград, Ригу, Вильнюс, Каунас, Таллинн, Ташкент и Кировобад для обеспечения возможного введения чрезвычайного положения и там , в качестве шагов по обеспечению «спокойной обстановки» для плебесцита, были просто противоправны, поскольку волеизъявление народа под дулом автомата свободным быть не может.
Таким образом, предпринятые заговорщиками меры в правовом отношении были абсолютно непригодными для реализации провозглашённой ими цели сохранения СССР.
Не противоречила этому выводу и статья 14 УК РСФСР, в которой интересы Советского государства стояли на первом месте в ряду охраняемых от различных опасностей объектов, поскольку в интересах Советского государства было не давать кому-либо повод сомневаться в законности его образования (сохранения или воссоздания).
В случае же заключения нового Союзного договора под влиянием насилия или угроз, оснований для такаих сомнений, что является очевидным, было бы больше, чем достаточно.
Если прибегнуть к прогнозированию политических последствий по примеру подсудимого Шенина, связавшего распад СССР с потерей равновесия в мире и возникновением предпосылок к третьей мировой войне, то нельзя не сказать и о том , что сохранение СССР путём насилия и угроз тоже могло повлечь за собой обострение международной обстановки, а также изоляцию сохранённого таким образом государства за куда более непроницаемым занавесом, чем существовал в годы «холодной войны», что привело бы наряду с прочими отрицательными последствиями, также к полной разбалансировке и без того слабой экономики, в доходной части которой значительное место занимал и занимает экспорт сырья.
Как видно из показаний Крючкова, Шенина и других, возможная негативная реакция Запада на действия ГКЧП принималась во внимание и заговорщиками, в связи с чем в состав этого органа не был включен министр иностранных дел СССР Бессмертных.
Приведение генералом Варенниковым в пример коммунистического Китая, который Запад не изолирует, а напротив,- инвестирует в его экономику миллионы долларов, имея в виду внутреннюю стабильность режима, в данном случае, как представляется, неуместно, поскольку Китай, в отличие от бывшего СССР, является практически мононациональным государством и никогда не имел проблем, которые привели к развалу Союза ССР. Говоря о Китае, нельзя также сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что благодаря Ден Сяопину, режим уже длительное время проводит экономические реформы, базирующиеся, в основном, на частном землепользовании крестьян, развитии в деревне частного перерабатывающего производства, а также на внедрении свободных экономичесих зон.
В Советском Союзе, раздиравшемся межнациональными противоречиями и войнами, и не помышляли о реальном проведении реформ, но зато много о них болтали.
В этой связи, если говорить о реакции Запада, то ближе всего к СССР был бы в качестве примера Ирак – тоталитарное государство, испивающее всю чашу жёсткой экономической блокады мирового сообщества, либо государства, ранее составлявшие Социалистическую Федеративную Республику Югославию.
Кстати говоря, сохранение Союза ССР предложенными заговорщиками методами в дополнение к имеющимся, вполне могло дать мощный и доминирующий стимул ведения региональных войн под знамением борьбы с ИМПЕРСКИМ ЦЕНТРОМ. Причём, эти войны нашли бы поддержку мирового сообщества, поскольку не могли восприниматься иначе, как восстание против тирании и угнетения, которое одобряется Всеобщей декларацией прав человека, утверждённой и провозглашённой Генеральной Ассамблеей Организации Объединённых наций 10 декабря 1948 года.
Дело в том, и это признал в суде тот же Шенин, что по состоянию на август 1991 года Союз фактически распался, и, как показывает история, объявившие о своём суверенитете государства вряд ли с удовольствием проглотили бы предложенную им ГКЧП горькую пилюлю. Напротив, Москва могла испытать весь ужас террористических актов боевиков из национальных республик, обида на Центр могла привести к массовым насильственным действиям в отношении русских в этих республиках. Как это уже бывало в Прибалтике, в лесах снова появились бы «лесные братья» и жертвы среди русских солдат и офицеров войск, которые бы там называли только оккупационными.
Центр при таком развитии ситуации применял бы излюбленные им войсковые операции и депортации непокорных народов в Сибирь. Круг насилия замыкался.
С учётом сказанного, всё происшедшее в августе 1991 года действительно можно охарактеризовать словами А.И.Лукьянова как «заговор обреченных», который с неизбежностью должен был привести не только к личному краху его участников, но и к неименуемому развалу обновленного ТАКИМ образом Союза.
Словом, ни мира, ни хлеба, как об этом писалось в документах ГКЧП, обновленный таким образом Союз, дать людям заведомо не мог.
Изложенное дает основания для некоторых обобщенных выводов.
Первый. При любом из перечисленных вариантов развития событий предпринятые путчистами меры не могли и не могут считаться совершенными в состоянии крайней необходимости, которая исключала бы их уголовную ответственность за содеянное.
Второй. Вельможный правовой нигилизм в сочетании с недостатком положительного опыта правоприменительной деятельности, а также приверженностью тоталитарной идеологии и практике, привели к перенесению в общественную жизнь, и что еще хуже, в сферу государственно- властных отношений, методов и теоретических установок, традиционных для обихода КПСС.
В частности, вместо предусмотренных законом действий и решений, практиковались никого и ни к чему не обязывающие публичные выступления перед «партийно-хозяйственным активом», прочими аудиториями; вместо осмеянного сатириками, юмористами, пародистами и подсудимым Шениным, но, как оказалось, так нужного всем нам КОНСЕНСУСА, - ставка на проведение войсковых операций и насилие в общении сторонников одной политической идеи с приверженцами другой.
В этой связи представляются совсем не случайной оговоркой показания Крючкова в суде, в которых он высказал сожаление о том, «что не были приняты меры по строгой изоляции тогдашнего президента СССР, об отрешении Горбачева от поста Президента и привлечении его к ответственности»(конец цитаты).
Даже спустя более чем два года после событий, уважаемый Владимир Александрович так и не захотел признать, что в соответствии со столь любимой им Конституцией СССР Президент страны обладал абсолютной неприкосновенностью, исключавшей даже малейшее ограничение его прав и свободы, в связи с чем он никак не мог быть законным порядком сначала изолированным и только потом отрешенным от должности.
Все сказанное представляется справедливым и в отношении других допрошенных подсудимых.
Подтверждением тому являются и показания бывшего Министра Обороны СССР, Маршала Советского Союза Язова, который пояснил в судебном заседании 21 января 1994 года, что, видя, как Горбачев разваливает государство и армию, он считал возможным законным противодействием этому только выступления на различных форумах, однако в виду своей тактичности, он, выступая, никогда не говорил Михаилу Сергеевичу, что он, мол, «такой-сякой», поскольку и так было понятно, о чем идет речь.
И это говорил человек, отвечавший за обороноспособность страны!
Как будто Конституцией СССР не предусматривалась возможность отрешения Президента СССР от должности в виду нарушения им Конституции и советских законов, а Министру Обороны, равно как и всем остальным фигурировавшим в уголовном деле лицам, кто–то мог помешать объединиться и воспользоваться правом постановки этого вопроса со свойственной военным прямотой и настоять на должном его рассмотрении. Нечего сказать, хорошенькое дело для «патриотов-государственников»!
Впрочем, что для Язова законы? Они, как и для всей партийно-номенклатурной верхушки бывшего Союза, казались написанными для кого угодно, но только не для них. Чего стоят, в этой связи, например, откровения Язова в судебном заседании, который не постыдился признаться, что посылая подчиненных обеспечивать возможное введение чрезвычайного положения в различных городах и весях, сам знал закон «О чрезвычайном положении» лишь в общих чертах, и, как он выразился, «по слуху».
Или показания бывшего секретаря ЦК КПСС Шенина, который также пояснил, что закон о чрезвычайном положении подробно не изучал и оснований для введения чрезвычайного положения подробно не знал…
К сожалению, не имею оснований закончить статью на оптимистической ноте, поскольку не могу найти аргументов возразить Александру Исаевичу Солженицыну, утверждающему, что наш строй и сегодня никак не демократия, а ОЛИГАРХИЯ, то есть власть ограниченного замкнутого числа персон…
Все сказанное было написано мной еще до прекращения дела в отношении путчистов вследствие пресловутого акта амнистии в рамках выполнявшихся мной в то время в процессе обязанностей координатора деятельности государственных обвинителей.
Приходилось каждый день после процесса анализировать добытые в суде доказательства и по горячим следам писать обвинительную речь, взяв за основу показания основных действующих лиц – Крючкова и Язова.
Цель такой организации работы была одна - подойти к окончанию процесса с уже готовым, отработаннным в деталях и обсужденным с обвинителями выступлением главного обвинителя- в то время заместителя Генерального прокурора РФ Денисова Э.Г.
Кстати говоря, к окончанию этого процесса мы уже пришли к единому мнению среди обвинителей об отсутствии в действиях всех привлеченных к уголовной ответственности лиц состава вмененной им органами предварительного следствия измены Родине, планировали отказаться от обвинения в этой его части. Не согласны мы были и с вменением людям в погонах квалифицирующего признака воинского злоупотребления служебным положением.
В отношении Варенникова мы обсуждали вопрос об отказе от обвинения этого лица по мотивам совершения вмененных ему действий на территории суверенной к моменту рассмотрения дела Украины, на которую не распространялось, по мнению многих из нас, действие российского уголовного кодекса. Если бы эта точка зрения возобладала, то Генеральная прокуратура РФ не получила бы первую оплеуху в виде оправдательного приговора в отношении генерала Варенникова, и вторую- когда Президиум Верховного Суда РФ отказал в удовлетворении надзорного протеста заместителя Генпрокурора РФ на этот оправдательный приговор.
Что касается штатских лиц, государственные обвинители склонялись к мнению о необходимости переквалификации их действий на ст.ст. 17, 260 п. «а» УК РСФСР – пособничество Язову и Крючкову в совершении ими воинского преступления.
Военная коллегия, как известно, принимая решение о прекращении дела в связи с актом амнистии, такой переквалификации не произвела, и все действующие лица вошли в Историю как амнистированные изменники Родине, хотя и не осужденные приговором суда за это преступление.
А это неправильно.
Надо бы по надзорному протесту Генерального прокурора РФ или Председателя Верховного Суда РФ внести в судебные решения соответствующие коррективы.
Я не являюсь коммунистом. Более того, по своим политическим взглядам я убежденный антикоммунист, как и большинство прокуроров, представлявших в этом деле государственное обвинение. Однако соображения высшей справедливости заставляют меня ставить вопрос именно таким, а не иным образом. Иначе правосудие в этом государстве так и останется красивой, но недостижимой мечтой.
С момента написания тезисов речи обвинителей утекло немало воды. Однако, как показывает время, многие прогнозы сбылись.
Ставка новых властей на насилие в решении внутриполитических проблем привела к беспрецедентным террористическим актам в Будденовске, Москве и других местах, где погибли сотни ни в чем не повинных людей. В течение многих лет не может прийти в сознание после ранения, полученного в результате террористического акта, генерал Романов. До него и после него погибли многие сотни наших военнослужащих и россиян-чеченцев. Грозный по своему облику не лучше Сталинграда времен Великой Отечественной войны. И военному конфликту там не видно ни конца, ни края…
Возникает вопрос, если рядовые, что называется, прокуроры, которые по своему статусу совсем не являются политиками, могли предвидеть такой сценарий развития событий, который практически полностью воплотился в действительность, то чего стоит и стоила команда аналитиков Президента России?
Чего, наконец, стоил как политик и как аналитик сам Президент Российской Федерации, если в бытность его руководителем государства пролилось столько крови на территории собственной страны, сколько не пролили своей крови в Афганистане при ненавистном режиме коммунистов.
Если говорить о первом чеченском кризисе, то мне могут возразить, сказав, что я не прав, поскольку, де, даже Конституционный Суд признал 31 июля 1995 года Указы Президента правомерными, а дров наломали, мол исполнители.
Что ж, постановления Конституционного Суда действительно являются окончательными и обжалованию и опротестованию не подлежат. Однако, меня настораживает, что этот высший орган конституционной справедливости признал правомерными Указы президента по применению вооруженной силы (а значит для массового убийства людей, либо угрозы массового уничтожения живой силы «противника» на территории собственной страны), для «обеспечения государственной безопасности и территориальной целостности Российской Федерации…» При этом в указанном решении констатировано, что «Государственная целостность – важнейшее условие равного правового статуса всех граждан независимо от места их проживания, одна из гарантий их конституционных прав и свобод».
Если следовать логике этого постановления, то в фашистской Германии, чье руководство было образцом радения за государственные интересы, в том числе и за государственную целостность, таких условий и таких гарантий было просто с избытком.
Очевидно, что условия равного правового статуса граждан и гарантии их конституционных прав и свобод следует искать в другом месте. В противном случае целостность конструкции жилого дома следует признать важнейшим условием доброжелательных отношений соседей между собой, а надежность дверных запоров- одной из гарантий их прав на обеспечение горячей водой и электроэнергией.
Представляется, что важнейшим условием равного правового статуса всех граждан независимо от места их проживания, является приход к власти политиков, приверженных общечеловеческим ценностям, главными из которых являются ЖИЗНЬ, ПРАВА И СВОБОДЫ конкретного человека, а одной из гарантий конституционных прав и свобод граждан- цивилизованный уровень правосознания представителей власти.
Думается, решение Конституционного Суда вызвало бы меньше споров и кривотолков, если бы Указы Президента о применении силы в Чечне оценивались с учетом давно известных в праве понятий, а именно-«провокация», «необходимая оборона» и «крайняя необходимость». Тогда бы все было сразу ясно и понятно. Применительно к первому понятию следовало бы вспомнить о заявлениях Бориса Ельцина о том, что каждый может иметь столько суверинитета, сколько сможет проглотить. Здесь же не лишним было вспомнить о том, что именно федеральными властями в Чечне были оставлены горы оружия и боевой техники. Уместно было бы иметь в виду и то обстоятельство, что именно Борис Ельцин приказал долго жить власти коммунистической номенклатуры по всей России, в том числе и в ЧИАССР, т.е. той власти, которая допустила такое издевательство над чеченским народом, которое он не испытывал за всю свою историю. Если совокупность этих и других мер российского руководства нельзя назвать спровоцировавшими все последующие события в Чечне, то тогда Спартак- предводитель кампучийских красных кхмеров.
А теперь представим ситуацию, когда милиционер провоцирует своими направомерными действиями кого- либо на нападение, а потом убивает спровоцированное лицо, а заодно и полсотни зевак.
Поверьте, ни один суд не освободит такого представителя власти от уголовной ответственности за умышленное убийство по тем мотивам, что он-де, находился в состоянии необходимой обороны или крайней необходимости.
Точно такой же алгоритм был необходим и при оценке конституционности Указов Президента.
При этом надо было в первую очередь иметь в виду, что он, хотя и высшее в государстве, но все-таки должностное лицо. А должностные лица действуют в нашем государстве в рамках закона (по крайней мере, должны так действовать). А действия в рамках закона оцениваются правовыми категориями с применением правовых понятий, в том числе и таких как «провокация», «необходимая оборона» и «крайняя необходимость».
Особенности правового положения Президента не исключают, а только усложняют механизм уголовно-правовой оценки его действий. Кроме того, для признания его актов неконституционными (незаконными), существует особый орган государства- Конституционный Суд, который, как и все суды, должен оперировать в своей деятельности правовыми, а не политическими категориями. Вот и все отличия от других должностных лиц.
В этой связи утверждение Конституционного Суда в постановлении по чеченскому вопросу о том, что «…Конституционный Суд Российской Федерации не рассматривает в данном деле вопрос о политической целесообразности принятых решений…», не может не вызвать недоумения, поскольку этот судебный орган просто обязан был, исследовав предысторию чеченского кризиса, (что, кстати, и сделано в описательной части его решения), не давать пищу для предположений, будто в нем повинны марсиане, а назвать конкретных лиц из высших эшелонов власти и в итоге выйти на те же правовые понятия-«провокация», «необходимая оборона» и «крайняя необходимость», но никак не «политическая целесообразность», в которую он действительно не вправе был вникать.
Не уверен, что при указанном подходе решение суда было бы таким, каким оно было.
По прочтении этих записок предлагаю юристам-читателям использовать изложенную методику уголовно-правовой оценки и с учетом общеизвестных обстоятельств начала второй чеченской кампании самим квалифицировать действия новой российской власти в отношениях с Чечней.
Благо, пока еще нет к этому препятствий в виде нового Указа Президента РФ об освобождении до гробовой доски Президента РФ от какой-либо ответственности.
Такая вот учебная задачка…
Назаров О.В. Бывший прокурор, а ныне адвокат МКА «Адвокатская Палата»
