Латыев Александр
Николаевич, аспирант кафедры предпринимательского права Уральской
государственной юридической академии.[*] smertch@mail.ru
Ограничение
виндикации
А. Исторические и теоретические предпосылки ограничения
виндикации Конструкция современного
виндикационного иска претерпела по сравнению с его древнеримским
предшественником одно существеннейшее изменение. Римляне, как известно,
руководствуясь принципом ubi rem meam invenio, ibi vindico[1], не признавали каких бы то ни было ограничений для
виндикации. Пришедшие им на смену германцы принесли с собой прямо
противоположное правило Hand muss Hand wahren[2], не допускавшее возврата собственнику имущества от лица,
добросовестно приобретшего его у того, кому имущество было вверено
собственником. Правило это, отражавшее первоначально архаическое, не вполне еще
развившееся представление о праве собственности[3], получило впоследствии неожиданную поддержку от
средневекового торгового права[4], ибо
оно в некоторой степени позволяло устранить негативные последствия крайне
индивидуалистического римского права[5],
совершенно не принимавшего во внимание нужды оборота. Разумеется, превращение
Рима в крупнейшую державу древнего мира не могло не смягчить некоторым образом
строгости квиритского права собственности. Так, «Папиниан (в l.44 pr. D de usuc.
41, 3) прямо указывает на развитие гражданского оборота как на причину
возникновения прав добросовестного владельца на приобретение рабов»[6], однако такое влияние сдерживалось
консерватизмом римских юристов, строивших здание гражданского права, в конечном
счете, на архаическом фундаменте XII таблиц – законов, изданных в и для
небольшой аграрной общины, какой и был Рим в VI в. до н.э. В деревне и по сей
день «все обо всех все знают», а потому и добросовестное приобретение чего-либо
в такой общине было трудно даже представить, манципация же и вовсе становилась
событием для всего города, недаром Р. Иеринг видел в пяти свидетелях
представителей всего римского народа[7],
обеспечивавших в данном случае «публичную достоверность» совершенной сделки.
«Чтобы понять цивильно-политическую функцию принципа en fait des meubles[8] и найти область, где уместно его применение,
мы должны оставить деревню и отправиться в город на базар»[9], что и делали средневековые торговцы, которые «покидали
жестко организованную, глубоко устоявшуюся жизнь деревни и манора, вступая в
гораздо более свободные и поверхностные (выделение мое. – А.Л.)
отношения товарного производства и торговли»[10]. Взаимное отчуждение участников торговых отношений
заставило юридическую последовательность отступить перед нуждами оборота.
Довольно быстро пришло осознание того, что обеспеченность права
(Rechtssicherheit) и обеспеченность оборота (Verkehrssicherheit) суть не столько
противоположности, сколько две стороны одной медали, ибо нынешний собственник
есть ни кто иной, как вчерашний приобретатель и завтрашний отчуждатель
имущества, также заинтересованный в том, чтобы его контрагент получил
действительное право, не пускаясь в чрезмерные, выражаясь в экономической
терминологии, трансакционные издержки по проверке титула[11]. В результате достаточной была признана презумпция
права собственности владельца, ведь «кто фактически владеет вещью, по внешности
не отличается от собственника. Третьи лица не могут обнаружить отсутствия у него
права собственности»[12]. Интересы
этих третьих лиц также заслуживают внимания при том, разумеется, условии, что
они, приобретая имущество, действительно считали отчуждателя собственником,
иначе презумпция была бы опровергнута. Из истории известны различные попытки
примирения интересов собственника и владельца, начиная от предоставления
собственнику права возврата своей вещи за цену, уплаченную приобретателем[13], и заканчивая половинчатыми решениями
вроде деления ущерба поровну между сторонами виндикационного процесса[14]. Требование публичности вещных прав,
обосновывавшее ограничение виндикации, не без труда пробивало себе дорогу,
встречая на своем пути таких красноречивых критиков, как Л.И. Петражицкий,
вопрошавший: «Почему на собственника возлагаются последствия того случайного
обстоятельства, что кто-либо без его вины купил или получил в дар от третьего
лица вещь, которая дарителю или приобретателю не принадлежала? Случай происходит
здесь собственно с добросовестным покупщиком и этот последний должен бы нести
его последствия. Право собственника для того и существует, чтобы сохранять ему
его имущество, несмотря на возможные случайности»[15]. В связи с этим ограничение виндикации было, в свою
очередь, само ограничено, во-первых, только случаями возмездного приобретения, а
во-вторых, исключением его при недобровольной утрате имущества собственником.
Однако в таком виде оно уже настолько укрепилось, что в середине прошедшего века
Б.Б. Черепахин писал: «Действующие законодательства и современная наука
гражданского права с почти полным единодушием отвергают римский принцип
абсолютной (строгой) виндикации»[16].
Более того, ограничение виндикации было зафиксировано и в ГК РСФСР 1922 г. –
далеко не самом либеральном в отношении к гражданскому обороту кодексе. Причем и
здесь оно основывалось именно на том, что «право не может обязать участников
гражданского оборота скрупулезно выспрашивать у своих контрагентов, на каком
основании владеют они отчуждаемой вещью, не довольствуясь в огромном большинстве
случаев фактической презумпцией законности владения, если условия отчуждения не
вызывают наших сомнений в праве продавца на вещь»[17]; во всяком случае, противоположное утверждение Т.Е.
Новицкой, пытающейся представить защиту добросовестного приобретателя как
отступление от «теории буржуазного права»[18], выглядит неубедительно. Б. Ограничение виндикации в современном российском
праве Поддержанное последующими
кодификациями, ограничение виндикации стало составной частью отечественной
правовой культуры и в этом качестве получило закрепление в ныне действующем ГК
РФ. Среди других перечисленных в ст.302 ГК РФ оснований для отказа в виндикации
добросовестность ответчика имеет особое значение, поскольку ее отсутствие лишает
лицо возможности защищаться от иска; от недобросовестного приобретателя
имущество изымается всегда. В цивилистической литературе распространено мнение о
том, что добросовестность есть категория оценочная[19]. Здесь нужно иметь в виду то, что понятие
«добросовестность» применяется как в вещном, так и в обязательственном праве;
если в первом случае говорится о добросовестности субъективной, то во втором –
об объективной[20]. Если объективная
добросовестность, определяемая в соотношении с неким идеальным эталоном
поведения – bonus et diligens paterfamilias[21] - может смело рассматриваться как оценочное понятие,
то субъективную добросовестность, несмотря на ее название, к таковым отнести
нельзя, поскольку данные законодателем критерии определения ее наличия или
отсутствия более чем четки. Исходя из положений п.1 ст. 302 ГК, добросовестным
приобретателем называется тот, кто, приобретая имущество у лица, которое не
имело права его отчуждать, не знал и не должен был знать об этом. Основанием к
отклонению виндикационного иска является добросовестность в момент приобретения
имущества, а значит, «приобретатель должен обладать добросовестностью до момента
передачи включительно, то есть до завершения фактического состава
приобретения»[22], даже если
приобретатель узнает о неправомерности отчуждения имущества лишь парой мгновений
спустя, это не изменит его положения как добросовестного приобретателя, от
которого имущество не может быть виндицировано. Как видим, вещно-правовая
добросовестность определяется по основаниям не волевым (желание или нежелание
приобретать имущество от неуправомоченного лица), а интеллектуальным (знание или
незнание о порочности приобретения), в связи с чем нельзя не согласиться с Л.И.
Петражицким, писавшим: «Bona и mala fides представляют явления этически
безразличные, бесцветные»[23]. Даже
Ю.К. Толстой, возражавший в свое время против такого к ним отношения, доказал,
по сути дела, вовсе не нравственность добросовестности, а лишь безнравственность
недобросовестности[24] и в этом с ним
стоит согласиться, ибо приобретатель, осведомленный о неправомерности
отчуждения, однако приобретающий все-таки вещь, уже проявляет тем самым свою
волю, направленную на нарушение чужого права. Этическая же безразличность
добросовестности лишний раз подтверждает тот факт, что недопущение виндикации в
нашем случае не является каким-либо вознаграждением приобретателя. Всякое вещное
право абсолютно и как таковое возлагает обязанности на всех третьих лиц. Однако
право не может заставить выполнять обязанность, о существовании которой
обязанный субъект не имеет ни малейшего представления. Отсюда возникает
необходимость в донесении до всякого лица информации о лежащей на нем
обязанности. В этом отношении вещные права имеют чрезвычайно удобный объект –
телесную вещь, которой можно владеть и нахождение которой у кого-либо является,
как правило, вполне достаточным знаком, указывающим на управомоченное лицо.
Уважение доверия участников гражданского оборота к владению как к видимости
собственности, ее внешней стороне, получившее закрепление в виде принципа
публичности вещных прав, особо подчеркиваемого швейцарскими юристами[25], имеет в основе своей один из
основополагающих принципов права, не допускающий наложения на лиц чрезмерного
бремени установления действительных полномочий их
контрагентов. Следующим условием, необходимым для
отказа в удовлетворении виндикационного иска, является возмездность
приобретения. Исторически это оправдывается развитием самого ограничения
виндикации в рамках торгового права, для которого безвозмездные сделки были
вообще нетипичны. Далее, в случае безвозмездного приобретения уже не так
убедительна апелляция к защите оборота. «Политика обращения и ее меры –
писал Л.И. Петражицкий, - уместны только относительно сделок обращения
(выделено автором. – А.Л.). Всякого смысла лишена была бы такая политика
гражданского права по отношению к дарственным сделкам и вообще безмездным
способам приобретения»[26]. Наконец,
не в пользу безвозмездного приобретателя выступит и так называемая теория
«наименьшего зла», суть которой «состоит в том, чтобы принятие решения в пользу
одной из сторон принесло как можно меньше вреда другой стороне»[27], ибо «если имущество приобретено
безвозмездно у лица, которое не имело права его отчуждать, то при возврате
имущества собственнику приобретатель не понесет финансовых потерь»[28]. Однако мыслима ведь и такая ситуация,
когда подарок был сделан также добросовестным приобретателем, причем получившим
вещь за плату; здесь имущественный ущерб очевиден[29]. Как бы то ни было, согласно п.2 ст.302 ГК РФ, от
безвозмездного приобретателя имущество (кроме денег и ценных бумаг на
предъявителя) изымается в любом случае, и игнорировать это правило мы не можем.
Возникает, правда, в связи с ним еще один вопрос: как быть в том случае, когда
вещь приобретена на основании того или иного возмездного договора с
неуправомоченным отчуждателем, но оплата приобретателем еще не произведена?
Законодатель попытался ответить на этот вопрос, правда, лишь применительно к
отношениям на рынке ценных бумаг: согласно ст.2 Федерального закона «О рынке
ценных бумаг»[30], «добросовестный
приобретатель - лицо, которое приобрело ценные бумаги, произвело их
оплату и в момент приобретения не знало и не могло знать о правах третьих
лиц на эти ценные бумаги». Разумеется, к добросовестности оплата не имеет
никакого отношения, но нельзя согласиться и со стремлением законодателя
приурочить момент возникновения у приобретателя права на возражение против
виндикационного иска к моменту исполнения им своей обязанности по оплате вещи.
Следует согласиться с М.В. Аверьяновой, предлагающей обсуждать возмездность
отношений отчуждателя и приобретателя исходя из природы того отношения, которое
послужило основанием передачи вещи[31], тем более что, как будет показано далее,
обнаружившаяся неуправомоченность отчуждателя вовсе не прекращает его
обязательственного требования к приобретателю. Наконец, в удовлетворении виндикационных требований отказывается при
условии, что имущество не было похищено или утеряно собственником или иным
законным владельцем, а выбыло из их владения по их воле. Это требование
представляет собой, по сути дела, перевод на современный русский язык
германского афоризма Hand muss Hand wahren. На почве действующего отечественного
законодательства, однако, оно породило проблему удовлетворения виндикационных
исков при изъятии имущества в порядке исполнительного производства, если такое
изъятие признается впоследствии незаконным и, как следствие, не влечет
возникновения права собственности у лица, приобретшего имущество на торгах. По
дореволюционному законодательству «проданные с публичного торга предметы, после
передачи, во всяком случае остаются за покупщиком (ст.1061 (ч.1 т.X Свода
законов Российской Империи. – А.Л.)), хотя бы впоследствии оказалось, что
они не принадлежали тому лицу, от имени которого производилась продажа»[32]. ГК РСФСР 1922 г. вообще допускал
виндикацию не во всех случаях имущества из владения собственника помимо его
воли, а «лишь когда оно им (собственником) утеряно или похищено у него» (ст.60)
и, хотя теория и практика пошли по пути расширительного толкования данной
нормы[33], вопрос о виндикации в нашем
случае не поднимался. Ряд современных гражданских кодексов, как дальнего
(ст.1714 ГК Квебека), так и ближнего зарубежья (п.3 ст.261 ГК Казахстана; ст.229
ГК Узбекистана) прямо исключают удовлетворение исковых требований при
приобретении имущества на торгах. Действующий ГК РФ, в отличие от ГК РСФСР 1964
г. (ч.2 ст.152), таких правил не содержит, что дало М.Я. Кирилловой основание
для следующего утверждения: «Принудительная продажа имущества в порядке,
установленном для исполнения решений, означает изъятие конкретных вещей помимо
воли собственника... хотя приобретатель такого имущества будет добросовестным,
но незаконным владельцем, требование собственника подлежит
удовлетворению»[34]. De lege lata с
этим следует согласиться с тем замечанием, что для удовлетворения
виндикационного иска в данном случае необходимо предварительное признание торгов
недействительными[35], но с точки
зрения общей концепции ограничения виндикации такое решение является
необоснованным, ибо, как справедливо замечает А.И. Авласевич, «данное лишение
владения нельзя сравнивать с утерей, кражей или иными подобными
обстоятельствами (выделено автором. – А.Л.)»[36] хотя бы потому, что «если должник не согласен с
арестом имущества, предполагает, что торги будут незаконными, он может
обратиться в суд об освобождении имущества от ареста, то есть до проведения
торгов он может влиять на ситуацию (выделено автором. – А.Л.), чего
не скажешь о приобретателе»[37]. По
этой причине необходимо дополнить ст.302 ГК РФ еще одним пунктом, подобным п.3
ст.261 ГК Республики Казахстан: «Истребование имущества по основаниям, указанным
в пункте 1 настоящей статьи, не допускается, если имущество было продано в
порядке, установленном для исполнения судебных решений». Последние два условия (возмездность приобретения имущества и
добровольность его выбытия из владения собственника) не применяются при
истребовании денег и ценных бумаг на предъявителя. В соответствии с п.3 ст.302
ГК РФ их приобретателю достаточно сослаться на свою добросовестность, чтобы
виндикационный иск к нему был отклонен. Установление такого строгого ограничения
виндикации объясняется обычно необходимостью обеспечить бóльшую стабильность
оборота такого рода объектов. Если в отношении предъявительских ценных бумаг
этого объяснения вполне достаточно, то запрет на истребование денег, как
представляется, обусловлен более глубинными причинами. Однако, прежде чем
рассматривать их, обратимся к одному из не упомянутых выше качеств объектов
вещных прав и, соответственно, истребуемых виндикационным иском предметов.
Общепризнанно, что таковыми могут быть лишь индивидуально-определенные предметы.
«Относиться, «как к своей», можно только к определенной, к данной вещи. На языке
права это значит, что объектом права собственности является всегда
индивидуально-определенная вещь», - писал Ю.К. Толстой[38]. М.М. Агарков давал еще более широкую формулировку:
«Объект абсолютного права (выделение мое. – А.Л.) всегда является
индивидуально-определенным»[39]. «Если
вещь не может быть индивидуализирована, - продолжает Л.Г. Ефимова, - то в связи
с ней возможно лишь обязательственное, но не вещное отношение»[40]. Впрочем, возможность существования таких
вещей вызывает серьезные сомнения. В учебной литературе, как
дореволюционной[41], так и
современной[42], справедливо
замечается условность деления вещей на индивидуально-определенные и родовые. В
конечном счете определить индивидуально можно любую вещь. Даже если она не
отличается от других по своей форме, физическим или химическим свойствам, всякая
вещь в определенный момент времени занимает строго определенное место в
пространстве и другой вещи в тот же самый момент в этом месте быть не может. А
раз так, за неимением других отличительных признаков, вещь может быть выделена
из ряда ей подобных путем указания на ее местонахождение. Таким образом, родовых
вещей не существует, однако участники гражданского оборота могут в своих целях
определить, будут они относиться к вещам как к индивидуальным объектам или же
объединят их в некоторый род. М.И. Брагинский, обсуждая вопрос об иррегулярном
хранении, пишет: «Законодатель явно акцентировал внимание на том, что родовой
является вещь, которую признает таковой договор, избранный им правовой
режим»[43], а значит, в конечном
счете, – стороны, которые заключили именно такой договор и избрали тем самым
именно такой правовой режим. Законодатель, конечно, может запретить определять
некоторые вещи, например недвижимость, родовыми признаками, но невозможно
запретить индивидуальное определение какого-либо имущества. Указанная
классификация вещей имеет значение только для динамики гражданского оборота –
обязательственных отношений и определения момента перехода права собственности.
Объектами же статических отношений принадлежности всегда выступают
индивидуально-определенные предметы. Меж тем, деньги традиционно рассматриваются
как вещи, определяемые родовыми признаками. «Все денежные знаки, обращающиеся в
стране, - писал Л.А. Лунц, - составляют один род предметов и отличаются друг от
друга лишь тою степенью, в которой они могут исполнять платежную функцию;
степень же определяется для каждого знака по отношению к известной счетной
единице, вследствие чего все денежные знаки объединены отношением к этой
единице»[44]. Родовая характеристика
денег является необходимым следствием их функций и, прежде всего, способности
выступать в качестве всеобщего средства обращения[45]. Денежные знаки – банкноты и монеты, будучи вещами,
разумеется, могут быть индивидуализированы, однако, как только это будет
сделано, они уже не смогут более выполнять функции денег. Недаром обязательства,
связанные с передачей индивидуально-определенных денежных знаков, не признаются
денежными обязательствами[46].
Рассматриваемые же как носители денег, материальные предметы утрачивают свою
индивидуальность, что влечет чрезвычайное упрощение вещно-правового режима.
Запрет на виндикацию денег (а точнее – денежных знаков) от добросовестного
приобретателя обусловлен принципиальной невозможностью истребования вещным иском
неиндивидуализированного имущества. В силу этого владение денежными знаками
более не отделяется от собственности и вполне заменяет ее. Денежный платеж sine
causa[47] немедленно влечет
неосновательное обогащение получателя, так что сомнительной представляется
возможность виндикации денег и от недобросовестного
приобретателя. В. Правовое положение
добросовестного приобретателя В связи с
ограничением виндикации возникает вопрос о правовом положении лица,
добросовестно приобретшего имущество у неуправомоченного отчуждателя. По этому
поводу можно обозначить две противоположные точки зрения. Согласно первой,
отстаиваемой как заслуженными цивилистами (В.А. Рахмилович, А.П. Сергеев, В.В.
Чубаров[48]), так и представителями
молодого поколения российских юристов (А.В. Коновалов, А.В. Лисаченко, Д.О.
Тузов[49]), в случаях, предусмотренных
п.1 и 3 ст.302 ГК РФ, приобретатель вещи становится собственником если не с
момента передачи ему имущества, то хотя бы с момента отклонения предъявленного к
нему прежним законным владельцем виндикационного иска; к такому же выводу (по
крайней мере, в отношении вещей, право собственности на которые подлежит
государственной регистрации) приходит судебная практика[50]. С другой стороны, многие авторы (А.И. Авласевич, Р.С.
Бевзенко, О. и Э. Ломидзе, В.В. Ровный, К.И. Скловский[51]) не соглашаются с этим. Кто же прав? Поскольку вторая
точка зрения представляет собой по сути дела отрицание первой, рассмотрим те
аргументы, которые приводят в свою пользу сторонники немедленного признания
добросовестного приобретателя собственником имущества. Первый аргумент –
исторический – заключается в том, что само по себе правило Hand muss Hand wahren
объяснялось первоначально (немецкими юристами XVI-XVII вв.) именно перенесением
на лицо, получившее вещь от собственника (на ссудополучателя, например), самого
права собственности[52], а уж
возникновение его на стороне добросовестного приобретателя тем более не
усомневалось. Второй аргумент – сравнительно-правовой. Ряд иностранных
законодательств expressis verbis признает приобретателя собственником. Так,
§932(1) ГГУ гласит: «Вследствие отчуждения, произведенного на основании §929,
приобретатель становится собственником, даже если вещь не принадлежала
отчуждателю, за исключением тех случаев, когда он в момент приобретения права
собственности действовал недобросовестно». Почти буквально это правило
воспроизводится ст.192 Японского ГК. Из новейшего законодательства можно назвать
ч.1 ст.3:86 ГК Нидерландов, действие которой распространяется не только на
приобретение вещей, но и иного нерегистрируемого имущества, а также
«предъявительских и ордерных прав» (een recht aan toonder of order). Сходные
нормы содержат кодексы некоторых стран СНГ (ст.182 ГК Армении, ст.187 ГК Грузии
и ст.331 нового ГК Молдовы) и эстонский Закон о вещном праве (ст.95). Нельзя не
заметить отсутствия в названных законах правил, ограничивающих саму виндикацию,
подобных ст.302 ГК РФ, ибо, признай мы добросовестного приобретателя
собственником вещи немедленно по ее приобретении, предъявление к нему
виндикационного иска было бы бесперспективным, во-первых, в силу того, что
прежний собственник уже утратил свое право, а во-вторых, потому, что нынешний
владелец является собственником, т.е. законным владельцем, от которого
имущество, разумеется, виндицировано быть не может. В связи с этим справедливо
утверждение К.И. Скловского: «Наличие в законодательстве нормы об ограничении
виндикации в пользу добросовестного приобретателя не подтверждает, а скорее
опровергает допущение, что этот же приобретатель уже стал собственником»[53]. Впрочем, это допущение может быть
подтверждено самим законодателем, примеры чему можно обнаружить в ГК РСФСР 1922
г. и Гражданском законе Латвии (ГЗЛ) 1937 г., содержащих как правила,
ограничивающие собственно виндикацию (ст.60 и 1065 соответственно), так и прямое
указание на возникновение в данном случае у приобретателя[54] права собственности (ст.183 и ч.2 ст.2010
соответственно). Существенное значение здесь имеет именно последняя норма. Даже
такой убежденный сторонник приобретения добросовестным покупателем права
собственности, как Б.Б. Черепахин, на мнение которого любят ссылаться
современные авторы, отстаивающие на почве действующего отечественного
законодательства первую из выделенных нами точек зрения, писал: «Сам по себе
отказ в виндикационном иске против добросовестного приобретателя еще не говорит
за то, что виндикант утратил право собственности, а добросовестный приобретатель
является собственником спорной вещи»[55]; основание для приобретения права собственности он
находил именно в ст.183 ГК'22. При кодификации 60-х гг. XX века, однако, именно
эта последняя норма была утрачена, а ограничение виндикации, не отвечающее на
вопрос о сущности права добросовестного приобретателя на имущество, осталось.
Ю.К. Толстой, признавая в 1962 году на основании установленного ст.28 Основ
гражданского законодательства 1961 г. ограничения виндикации за приобретателем
право собственности[56], был прав, но
только до тех пор, пока действовал ГК'22 с его ст.183, а с вступлением в силу 1
октября 1964 года нового ГК РСФСР это его утверждение утратило свою
актуальность. Та же ситуация сохранилась в России и по сей день: кодификация
90-х годов также не возродила правила ст.183 ГК'22. Ст.302 ныне действующего ГК РФ не предоставляет права собственности,
а дает ответчику по виндикационному иску лишь возражение против требований
собственника, сходное с тем, что дает ответчику истечение срока исковой
давности. Вопрос о действии этой последней, правда, также решается неоднозначно.
Так, некоторые авторы и до революции[57], и в советский период[58], и в последнее десятилетие[59] видели в утрате права на исковую защиту утрату самого
субъективного права, однако господствующей в течение всего прошедшего века была
противоположная точка зрения, сторонники которой признавали существование
материального права и после истечения срока исковой давности, хотя возможность
его исковой защиты при этом и утрачивается[60]. Итак, добросовестность и возмездность
приобретения, равно как и истечение срока исковой давности, не дает ответчику по
виндикационному иску права собственности (оно может возникнуть лишь по истечении
срока давности приобретательной), а дает лишь возражение против иска
(эксцепцию). Правовое положение давностного
владельца по нашему законодательству, впрочем, не может быть признано
удовлетворительным. Эксцепция поражает лишь возможность судебной защиты права
собственности. Если в течение срока приобретательной давности вещь тем или иным
способом, возможно даже насильственным или обманным, окажется у собственника,
владелец не сможет возвратить ее (п.2 ст.234 ГК РФ). Попытка совместить защиту
добросовестного приобретателя и отказ от признания его собственником имущества
немедленно по приобретении вещи породила весьма своеобразное право, содержание
которого в зависимости от, в принципе, случайного факта обнаружения или не
обнаружения порочности титула владельца может быть либо практически равным
содержанию права собственности, либо оказаться сведенным к «голому владению» без
возможности пользоваться и распоряжаться имуществом с одной лишь надеждой на
превращение его по истечении не столь уж короткого срока приобретательной
давности в собственность и постоянно находящемуся под «дамокловым мечом»
возврата вещи собственнику, против которого владелец не может предъявить
иск[61]. Несмотря на очевидную
неудачность принятого решения, наш законодатель проявляет завидную
последовательность, на пять, а то и пятнадцать лет откладывая возникновение
права собственности после того момента, когда у владельца появляется право на
возражение против виндикационного иска, вне зависимости от того, основано оно на
ст.302 или на абз.2 п.2 ст.199 ГК РФ. В последнем случае, т.е. когда
приобретение было безвозмездным или имущество выбыло из владения собственника
помимо его воли, на это прямо указывает п.4 ст.234 ГК. Какой же смысл в такой
отсрочке? Не можем же мы предположить, чтобы законодатель вводил собственников в
искушение, призывая их самоуправно изымать свое имущество у владельцев и
разгружая таким вот оригинальным способом судебную систему. Наказывать
добросовестного приобретателя тоже вроде бы не за что. Единственное
разумное объяснение можно найти лишь в полувековой давности работе Ю.К.
Толстого, предлагавшего устанавливать такой разрыв с тем, чтобы государство
могло воспользоваться признававшимся за ним в то время правом на бесхозяйное
имущество и лишь если оно в течение срока приобретательной давности не
использовало это свое право по причине ненужности ему этого имущества,
признавать право собственности за фактическим владельцем[62], однако в наше время такая аргументация совершенно
утратила смысл. В связи со сказанным de lege ferenda следовало бы признать при
наличии условий, предусмотренных ст. 302 ГК РФ, немедленное возникновение у
приобретателя права собственности путем дополнения, например, ст.223 ГК новым
пунктом 3 примерно следующего содержания: «Приобретатель, получивший имущество
от лица, которое не имело права его отчуждать, становится собственником, если, в
соответствии с правилами статьи 302 настоящего Кодекса, имущество не может быть
истребовано от него». Точно так же и истечение срока исковой давности по
виндикационному иску должно давать владельцу не только эксцепцию, но и
полноценное право собственности, а значит, имеет смысл согласиться с высказанным
некогда Б.Б. Черепахиным предложением уравнять сроки исковой и приобретательной
давности[63].