Латыев Александр
Николаевич, аспирант кафедры предпринимательского права Уральской
государственной юридической академии.[*] smertch@mail.ru
Посессорный процесс и
другие способы упрощенной защиты вещных прав
Способы защиты вещных прав, предлагаемые гл.20
Гражданского кодекса РФ[1], традиционны
и, с первого взгляда, представляются достаточно эффективными. Конструкции
современных вещных исков, вобрав в себя двухтысячелетний опыт развития
континентальной юриспруденции, сохранили, однако, и главный недостаток
древнеримского виндикационного и негаторного процессов, заключающийся в
необходимости доказывания вещного права истца в качестве факта активной
легитимации. Если для собственника недвижимости сложность этой задачи снимается
регистрацией вещных прав, то собственник движимого имущества в случае
производного его приобретения должен представить в суд доказательства законного
получения имущества от прежнего собственника, а того – от предыдущего и так
далее либо до момента изготовления вещи, либо в течение срока, необходимого для
приобретения права собственности по давности владения, что еще средневековые
юристы назвали «дьявольским доказательством» – probatio diabolica[2]. Проблема становилась еще более сложной в
отсутствие в правовой системе приобретательной давности, как это было в
советский период отечественной истории: суд мог потребовать, в принципе,
доказательства законных переходов имущества со времени Октябрьской
революции. В то же время вещные права требуют подчас
защиты быстрой и эффективной, пусть даже упрощенной и имеющей предварительный
(провизорный) характер. Ответ на это требование был дан опять же римским правом
в виде владельческой (посессорной) защиты. В административном по сути
посессорном процессе не требовалось доказывания права собственности, более того,
ссылки на право вообще не допускались, а истец должен был доказать лишь факт
своего владения[3]. Такой порядок
приводил порой к парадоксальным с точки зрения частного права выводам: так,
посессорный процесс вполне мог привести к отнятию имущества у собственника и
передаче его лицу заведомо неуправомоченному по той лишь причине, что владение
последнего было прекращено самовольно, в обход существующей судебной процедуры.
Публичный характер владельческой защиты подчеркивался и ее особым процессуальным
порядком: в Риме она осуществлялась посредством интердиктов – административных
по сути приказов претора, чье «вмешательство в область частных отношений выросло
из функций чисто полицейских – из обязанности охранять гражданский мир и
порядок»[4]. С современных позиций
защита публичных интересов по инициативе отдельных граждан, а не специально
уполномоченных для этого лиц, может показаться странной, но не стоит забывать,
что мы говорим о Древнем Риме, где и уголовный процесс неизменно придерживался
принципа частного обвинения[5]. Дело в
том, что, в отличие от государств Нового времени, которые, с некоторой долей
условности, разумеется, могут рассматриваться как юридические лица, существующие
независимо от их граждан, имеющие собственные интересы, выражаемые специально
уполномоченными на то лицами и только ими, римское государство (по крайней мере,
республиканского периода) можно было уподобить, скорее, товариществу,
построенному на частно-правовых принципах[6], каждый участник которого – римский гражданин –
чувствовал себя частью государства и осознавал свое право выступать от его
имени[7]. Дальнейшее историческое развитие посессорной защиты ознаменовано
двумя тенденциями. Первая – это распространение владельческой защиты на лиц,
именовавшихся римлянами держателями – detentores, т.е. получивших имущество по
договору от собственника и не имевших animus rem sibi habendi[8]. В этом отношении большую роль сыграла разработанная
средневековыми юристами конструкция actio spolii (actio redintegranda)[9], предусматривавшего восстановление
всякого насильственно, обманно или вообще самоуправно нарушенного
владения, даже если это владение оказывалось незаконным и уж тем более если оно
было законным, но зависимым, alieno nomine[10]. «Принцип состоял в том, - пишет Г. Дж. Берман, - что
лицо, способное доказать, что оно было обманом лишено владения, должно было
иметь право на предварительную реституцию по судебному решению до рассмотрения
всех аспектов дела»[11]. Разрабатывая
эти правила, средневековые канонисты, как и римские преторы, заботились не
столько о защите владения как такового, сколько о предотвращении самосуда и
недобросовестности[12].
Вторая тенденция в развитии посессорной защиты
заключается в постепенной утрате ею административного характера, а значит – и в
большем внимании к материально-правовой стороне вопроса. Сначала была утрачена
процессуальная особенность владельческой защиты: уже в Древнем Риме с
укреплением императорской власти все меньшее число людей стало вспоминать о
своем праве выступать от имени государства и, с другой стороны, все большее
число гражданских дел стало рассматриваться в изначально административном
экстраординарном процессе[13],
вследствие чего посессорные интердикты утратили свою особенность, встав в один
ряд с обычными петиторными (т.е. требующими доказательства права истца)
гражданскими исками. Начиная со Средних веков, владение защищается в исковом
процессе, более того «феодальное право с его отсутствием резкого различия между
Gewere (средневековой формой владения), с одной стороны, и правом собственности,
- с другой, не проводило резкой грани между посессорным и петиторным
процессами»[14]. Владельческая защита
из средства обеспечения публичного порядка превратилась со временем в способ
упрощенной защиты вещных прав, основанный на презумпции управомоченности
владельца. Как следствие, к началу XX века посессорный процесс, хотя и сохранил
свою самостоятельность, стал допускать петиторные возражения ответчика о том,
что «лишение владения или нарушение владения не является запрещенным
самоуправством» (§863 ГГУ) или же и вовсе о его «лучшем праве» на вещь (§927
ШГК), опровергающие презумпцию управомоченности владельца. Сходное развитие владельческой защиты имело место и в России. Здесь
надо заметить, что первоначально по русскому праву не проводилось различия между
владением и правом собственности. Посессорный процесс был заимствован сначала
Литовским статутом XVI в. из действовавшего на тот момент на территории Германии
римского права – т.н. usus modernus pandectarum[15], а на основной территории России его появление
связывается с изданным в 1775 году Учреждением о губерниях[16]. В Своде законов Российской Империи владельческая
защита была закреплена в ст.531 ч.I т.X со следующей формулировкой: «Всякое,
даже и незаконное, владение охраняется правительством от насилия и самоуправства
дотоле, пока имущество не будет присуждено другому», причем такая охрана
возлагалась до введения судебных уставов 1864 г. на полицию, чем подчеркивался
ее административный характер, и лишь во второй половине XIX века рассмотрение
владельческих исков стало подведомственно мировым судьям. Защите владения
посвящалась и отдельная глава проекта ГУ, однако последовавшие революционные
события прервали отечественную историю посессорной защиты. Известно, что
первоначальный проект первого ГК РСФСР предусматривал особую главу, посвященную
владению, однако она была подвергнута критике как закрепляющая присущий
исключительно буржуазному праву институт и в окончательный текст кодекса
включена не была[17]. В дальнейшем
отсутствие в Советском Союзе посессорной защиты оправдывалось интересами
социалистической законности и активной ролью советского суда[18], а отдельные предложения о ее введении[19] так и не были услышаны. В результате
отечественная юриспруденция утратила и саму концепцию владельческой защиты,
которая, несмотря на отпадение идеологических препятствий, так и не была
возрождена при последней кодификации российского гражданского права. Действующий
ГК РФ, в отличие от, например, ГК Азербайджанской Республики (ст.164-165) или
эстонского Закона о вещном праве (ст.40-50), не содержит никаких норм о
посессорной защите. Таковыми, как справедливо замечает Р.С. Бевзенко, ни в коем
случае не могут считаться правила ст.305 ГК РФ, требующие от истца доказывания
его права на вещь и предоставляющие в силу этого владельцу право на
заявление петиторных исков[20].
Нередкое в современной литературе указание на ст.305 ГК как на владельческую
защиту есть не что иное, как следствие утраты современной российской
юриспруденцией самой концепции посессорной защиты. Впрочем, так ли она
необходима? Почему никто не требует введения упрощенной защиты других
гражданских прав или хотя бы других абсолютных гражданских прав? Разве не
достойны скорейшего восстановления их прав авторы произведений науки, литературы
и искусства или патентообладатели? И если мы соглашаемся с И.А. Покровским в
том, что «в институте защиты владения дело идет не о собственности и вообще не о
таком или ином имущественном (выделено автором. – А.Л.) праве, а о
начале гораздо более высоком и идеальном – о насаждении уважения к человеческой
личности как таковой»[21], не следует
ли предусмотреть для начала какую-нибудь «посессорную» защиту личных
неимущественных прав? Отрицательный ответ на эти вопросы предопределяется вовсе
не какой-либо «неполноценностью» таких прав или, наоборот, некоей
«суперполноценностью» прав вещных, конечно же нет. Дело здесь в самой природе
защищаемых прав, точнее – в особенностях их объекта. Нарушение владения
сопровождается, с одной стороны, утратой имущества одним лицом и, с другой
стороны, приобретением его другим. Этой второй стороны мы не обнаружим при
умалении личных неимущественных прав: сколько бы они не нарушались, нарушитель
никогда не приобретет того блага, на которое он покушается. Человек может быть
лишен свободы, чести, здоровья, жизни, наконец, но от этого нарушитель сам не
обретет свободу, не станет честнее или здоровее и не получит возможность
воскреснуть из мертвых. Личная свобода, конечно, может и должна быть
восстановлена публично-правовыми средствами, коль скоро такое восстановление
никоим образом не вмешивается в правовую сферу нарушителя. Однако как только
такое вмешательство необходимо, иных, кроме как исковых, средств нет.
Противоположная картина наблюдается при нарушении прав исключительных.
Контрафактор просто не в состоянии лишить управомоченное лицо принадлежащего его
права в силу идеальности его объекта. Всякий спор об исключительном праве
подлежит рассмотрению в обычном процессе, ибо спор о факте в данном случае
просто немыслим. Противопоставление идеального – юридического состояния
реальному – фактическому возможно только в отношении вещных прав, чьи объекты
самостоятельно существуют в мире, и именно это обстоятельство оправдывает
отдельную защиту фактического состояния, которая служит, в конечном счете, и
защите самих вещных прав, снимая с их носителей бремя «дьявольского
доказательства». Если в распоряжении юридической науки есть способы облегчения
защиты субъективных прав, неиспользование их положительным законодательством не
может быть оправдано, поэтому необходимым представляется скорейшее включение в
ГК РФ правил, посвященных посессорной защите. Что касается конкретного
содержания этих правил, то весьма подробные предложения по этому поводу сделаны
А.В. Коноваловым. Он предлагает дополнить ст.301 и 304 ГК РФ новыми пунктами,
предусматривающими возможность собственника «до решения спора о праве на
имущество» требовать либо «возврата владения движимым или недвижимым имуществом,
которого он лишен насильственными или иными незаконными самоуправными
действиями» (предлагаемый п.2 ст.301), либо «прекращения действий, нарушающих
его право владения» (предлагаемый п.2 ст.304). В силу положений ст.305 ГК РФ эти
меры были бы доступны и зависимым владельцам. Учитывая провизорный характер
владельческой защиты, предполагается предусмотреть для этих требований
сокращенный шестимесячный срок исковой давности. Кроме того, разработаны этим
автором дополнения и процессуального законодательства, обеспечивающие упрощенную
защиту вещных прав[22]. Эти
предложения, как представляется, заслуживают внимания законодателя, но пока мы
можем рассуждать о них только de lege ferenda. Сказанное не означает, однако, что действующим ГК РФ вовсе исключена
какая бы то ни было упрощенная защита вещных прав. Так, ранее обсуждалась
возможность применения в современных отечественных условиях так называемого
публицианова иска[23]. Защите права
собственности служат в конечном счете не только вещные иски, имеющие силу erga
omnes[24], но и относительные
требования, основанные, в частности, на гражданских правонарушениях или на
неосновательном обогащении[25].
Косвенным образом право собственности защищается и договорными исками. Все их,
однако, трудно признать упрощенными способами защиты; как таковой может
рассматриваться требование о возврате исполненного по недействительной сделке.
Во многом публично-правовой характер этого иска, не принимающего во внимание
наличие или отсутствие права собственности на стороне истца, в силу чего, в
принципе, с помощью реституции может быть отнято имущество у собственника и
передано лицу, не имеющего на него никакого права, сближает требование о
применении последствий недействительности сделки с посессорной защитой[26]. Административные черты этой последней,
однако, к настоящему моменту практически сошли на нет и упоминаются лишь в
историческом плане как изначальное основание защиты владения, являющейся ныне
полноценным частно-правовым способом защиты вещных прав и отличающейся от защиты
петиторной лишь своим упрощенным и, как следствие, провизорным характером.
Реституция же по нашему законодательству сохраняет свой публичный характер, а
оттого выглядит инородным телом в ткани ГК, тем более что и действующее
процессуальное законодательство не может предложить ей адекватных процессуальных
форм. Так что перспективы дальнейшей судьбы посессорной защиты и реституции в
российском праве представляются противоположными: если восстановление первой
представляется одной из насущных задач отечественной юриспруденции, то второй,
очевидно, предстоит уйти в историю. Острота
рассматриваемой проблемы могла бы быть несколько смягчена, признай наш
законодатель немедленное возникновение права собственности на стороне
добросовестного приобретателя, от которого имущество не может быть виндицировано
(ст.302 ГК РФ). В этом случае, как справедливо замечает К.И. Скловский,
защищалось бы уже не владение, а право собственности[27], однако, такой вывод на основании действующего
российского законодательства сделать нельзя. К.И.
Скловскому же принадлежит еще одна попытка признать возможность защиты владения
в нашей стране уже сейчас. Основание этому он видит в действующих для Российской
Федерации нормах ст.1 Протокола №1 к Европейской конвенции о защите прав
человека и основных свобод (ст.П1-1), гласящей: «Каждое физическое или
юридическое лицо имеет право на уважение своей собственности. Никто не может
быть лишен своего имущества иначе как в интересах общества и на условиях,
предусмотренных законами и общими принципами международного
права. Предыдущие положения не умаляют права
государства обеспечивать выполнение таких законов, какие ему представляются
необходимыми для осуществления контроля за использованием собственности в
соответствии с общими интересами или для обеспечения уплаты налогов или других
сборов и штрафов». На первый взгляд, здесь нет ни слова о владении, более того,
сам автор отмечает, что данные правила посвящены в первую очередь вопросам
изъятия имущества государством, а не спорам частных собственников между
собой[28]. К.И. Скловский, однако,
обращается к английскому тексту ст.П1-1, где фигурирует слово possession –
владение, и, отмечая вообще широкую трактовку собственности в Протоколе, делает
вывод о возможности самостоятельной защиты владения на основании ст.П1-1[29]. Этот вывод, впрочем, представляется
несколько натянутым, и дело здесь даже не в формальности – слове
«собственность», а не «владение» в русском тексте Протокола. Обращаясь к
иностранному тексту, нельзя забывать об отличиях в смысловой нагрузке того или
иного слова в разных языках. Буквальный перевод тем более недопустим при работе
с английским текстом, написанным языком юристов, мыслящих конструкциями,
совершенно отличными от знакомых нам континентальных. В условиях чрезвычайной
запутанности (с нашей точки зрения) английской проприетарной системы слово
possession нередко употребляется и для обозначения собственности, и
бесчисленного множества других вещно-правовых позиций. Достаточным показателем
широты понятия possession может быть то обстоятельство, что наиболее
распространенные «вещные» иски англо-американского права - actions for trespass
и for nuisance[30] – даются именно
possessor'у[31]. По этой причине само
по себе упоминание в английском тексте ст.П1-1 о possession еще не дает права
обосновывать ею защиту владения у нас в стране. Кроме того, готовность
российских судов принимать подобные аргументы представляется более чем
сомнительной. Все сказанное позволяет признать, что
современному российскому праву известна упрощенная (но не посессорная) защита
вещных прав. Однако, построенная на началах публицианова иска, она явно
недостаточна хотя бы по причине недоступности ее зависимым владельцам. «Защита
владения, - писал И.А. Покровский, - занимает свое почетное место в ряду всех
тех явлений культурного гражданского права, которые... имеют своей целью охрану
человеческой личности, возрастающей в своем самосознании и требующей для себя
все большего и большего признания»[32], и отсутствие ее в нашей правовой системе не делает
последней чести.
